Дневник горожанки. Петербург в отражениях - [2]

Шрифт
Интервал

— Эй, папарацци! — на меня угрожающе надвигается компания подростков из Эритреи. Или Судана. Понять сложно. Ретируюсь, петляя в трущобах.

…Хамсин. Горячий, расплавленный ветер пустыни. Не хочется думать. Хочется пить чай с мятой в ближайшей забегаловке. И вспоминать прохладный Петербург.

Осколки

Фото Павла Маркина


Я читала лекцию на факультете журналистики Иллинойского Университета. Большой такой университет, недалеко от города Чикаго. Так вот, я должна была рассказать о газетах и журналах города Санкт-Петербурга.

Я начала говорить, но меня перебили.

— Извините, — сказал немолодой профессор, пригласивший меня в свой класс. — Сначала покажите им, пожалуйста, на карте, где находится Петербург. И, кстати, где Россия. Не все знают…

Фото Галины Зерниной

Невский проспект

«Эта сторона улицы наиболее опасна…». «Почему она опасна?», думаю я, девочка шести лет, бледный питерский ребенок, задрав голову, читая по слогам. Красивая такая улица, называется «Невский проспект»…

И еще было такое странное слово «бомбоубежище». Это значит — куда-то надо было бежать, спасаться, держа подмышкой любимую кошку. От чего спасаться, морщит лоб девочка. Ничего не понимаю. Спрошу у мамы.

Для мамы Невский проспект в 41-м — это близорукий, сутулый профессор математики — папа, уходящий в ополчение. Навсегда. Это поезд со школьниками — теперь уже интернатскими детьми, двигающийся под бомбежками на север. Не надолго, думают взрослые… Месяца на два. Скоро вернемся в Ленинград. Шубы брать не будем.

Моя бабушка — воспитательница. Едет в теплушке с больными дизентерией, завшивлеными детьми. Все знают, что она очень честная — эта ленинградка в первом поколении. Поэтому ей с тремя детьми приказывают по приезде на место жить в кладовке, где хранится хлеб на весь интернат. Оголодавшие в дороге худые ленинградские дети сидят на буханках хлеба — и ни кусочка, ни корочки не могут отщипнуть от этого богатства. Воспитательница строго следит за ними. И они справляются. А в интернате свирепствует дизентерия. Это — война.

…А в 90-м году мой друг из Германии, студент-медик Гец привел меня в гости к своей маме и достал семейный альбом. Пара страниц… и я вижу его, Геца. Нет, это не он, а его дедушка. В нацистской форме, при полном параде.

— Да, он погиб у вас, под Ленинградом, — смущается мама Геца и быстро перелистывает страницу. Я тактично молчу. Глотаю фразу о том, что там же погиб мой дед-профессор математики. А моя мама с братом и сестрой ехали в это время в дизентерийной теплушке все дальше на север. Там их ждала голодная эвакуация. Баталии и братание с местными жителями. Щуплый мальчик (мой дядя) дерется с одноклассниками, обозвавшими его «жидом». «Не выдал Сталин Гитлеру евреев, от этого и началась война». Болезни. Похоронки. Бабушка, воспитанная в богатом купеческом доме, жена профессора, привыкшая вести дом с помощью верной домработницы, учится колоть дрова, разводить огород, копаясь в навозе. Этот небольшой, но старательно выращенный огород и помог интернатским детям выжить в далеком уральском поселке Огнево. Они смогли вернуться домой, это главное. И даже комнату в коммуналке на Литейном у моей бабушки не отобрали. Вот счастье-то.

«Да разве могут дети Юга…» писал Илья Эренбург, да разве могут они понять «что значит думать о весне…»

«Что значит в мартовские вьюги, когда отчаянье берет, все ждать и ждать, как неуклюже зашевелится донный лед».

…Гец и его мама все время пытались меня накормить и все слали мне посылки с немецким шоколадом и трогательные письма.

Фото Павла Маркина

Фото Галины Зерниной

Литейный проспект

Утром я просыпалась в нашей огромной коммуналке на Литейном от шума моторов — окна нашей комнаты в бельэтаже выходили на правительственный гараж в Басковом переулке. Перед праздниками по стенам гаража ползали рабочие, устанавливая многометровые портреты руководителей страны. Сейчас я думаю: интересно, что определили в моей жизни эти огромные черно-белые полотнища? Кажется, детская психика выдержала. Да, я смотрела на лица, лишенные человеческого выражения, но они были для меня лишь привычным декором праздника. Портреты обрамлялись веселенькими лампочками, блики света бежали по занавескам, в комнате вкусно пахло салатом-оливье и праздничными бабушкиными пирожками.

Забавно, что думал по этому поводу нынешний российский президент, прогуливавшийся в те времена по тем же переулкам…

А еще был детский садик в старинном дворянском особняке на улице Петра Лаврова. Однажды туда приехал Фидель Кастро. Знакомился с советскими детьми. Ничего не помню, кроме черной бороды. «Что нам Гекуба…» А вот подружку, которая не захотела встать со мной в пару на прогулке в Таврическом саду, помню отчетливо. Первое предательство как первая любовь вошло в плоть и кровь.

Но Таврический сад, к счастью, сохранил для меня все свое очарование. Сюда мы ходим с сыном фотографировать осень. Такая у нас традиция.

Мойка, 12

В музее на Мойке 12 я работала экскурсоводом в начале своей карьеры. Кода стало ясно, что у школьной учительницы литературы личной жизни не будет никогда, и ее заменят посиделки с родителями, учениками и директором школы по имени Клавдиан Петрович, — я спешно ретировалась, вспомнив свой студенческий летний опыт.

Продолжить чтение
Рекомендуем почитать
Мелким шрифтом

Фрэнклин Шоу попал в автомобильную аварию и очнулся на больничной койке, не в состоянии вспомнить ни пережитую катастрофу, ни людей вокруг себя, ни детали собственной биографии. Но постепенно память возвращается и все, казалось бы, встает на свои места: он работает в семейной юридической компании, вот его жена, братья, коллеги… Но Фрэнка не покидает ощущение: что — то в его жизни пошло не так. Причем еще до происшествия на дороге. Когда память восстанавливается полностью, он оказывается перед выбором — продолжать жить, как живется, или попробовать все изменить.

Тайны кремлевской охраны

Эта книга о тех, чью профессию можно отнести к числу древнейших. Хранители огня, воды и священных рощ, дворцовые стражники, часовые и сторожа — все эти фигуры присутствуют на дороге Истории. У охранников всех времен общее одно — они всегда лишь только спутники, их место — быть рядом, их роль — хранить, оберегать и защищать нечто более существенное, значительное и ценное, чем они сами. Охранники не тут и не там… Они между двух миров — между властью и народом, рядом с властью, но только у ее дверей, а дальше путь заказан.

Аномалия

Тайна Пермского треугольника притягивает к себе разных людей: искателей приключений, любителей всего таинственного и непознанного и просто энтузиастов. Два москвича Семён и Алексей едут в аномальную зону, где их ожидают встречи с необычным и интересными людьми. А может быть, им суждено разгадать тайну аномалии. Содержит нецензурную брань.

Хорошие собаки до Южного полюса не добираются

Шлёпик всегда был верным псом. Когда его товарищ-человек, майор Торкильдсен, умирает, Шлёпик и фру Торкильдсен остаются одни. Шлёпик оплакивает майора, утешаясь горами вкуснятины, а фру Торкильдсен – мегалитрами «драконовой воды». Прежде они относились друг к дружке с сомнением, но теперь быстро находят общий язык. И общую тему. Таковой неожиданно оказывается экспедиция Руаля Амундсена на Южный полюс, во главе которой, разумеется, стояли вовсе не люди, а отважные собаки, люди лишь присвоили себе их победу.

На этом месте в 1904 году

Новелла, написанная Алексеем Сальниковым специально для журнала «Искусство кино». Опубликована в выпуске № 11/12 2018 г.

Зайка

Саманта – студентка претенциозного Университета Уоррена. Она предпочитает свое темное воображение обществу большинства людей и презирает однокурсниц – богатых и невыносимо кукольных девушек, называющих друг друга Зайками. Все меняется, когда она получает от них приглашение на вечеринку и необъяснимым образом не может отказаться. Саманта все глубже погружается в сладкий и зловещий мир Заек, и вот уже их тайны – ее тайны. «Зайка» – завораживающий и дерзкий роман о неравенстве и одиночестве, дружбе и желании, фантастической и ужасной силе воображения, о самой природе творчества.