Дневник галлиполийца - [48]

, мощи которого уже давно увезены куда-то в другое место. Теперь здесь нет ничего, кроме кучи мусора. Рядом могила муфтия, заботливо обнесенная железной решеткой. Другая и действительно оригинальная достопримечательность города — это могила какого-то турка на одной из улиц, вся закапанная воском и уставленная огарками свечей. Около нее стоят даже два маленьких греческих подсвечника. Это место погребения св. Парфения, епископа Лапсакийского, при котором в городке был поместный Собор, осудивший ересь Ария{120}. Мощи св. Парфения тоже давно перенесены отсюда, но греки по-прежнему зажигают свечи теперь уже у турецкой могилы. Таким образом, православие мирно уживается с магометанством — не всегда, правда. В маленькой церкви греческий протоиерей показал нам «страшные зверства» турок, учиненные во время Великой войны. На нескольких иконах святых выцарапаны глаза, у Богоматери проведена черта поперек щеки. Сопровождавшие нас греки, показывая эти «ужасы», причмокивали и кивали головами, изображая сильнейшую степень негодования. Что сказали бы эти наивные люди, если бы они посмотрели на хорошую чрезвычайку? Впрочем, в начале войны греческому населению пришлось во избежание более ощутительных зверств спасаться бегством в Афиун-Карагиссар. Их дома и имущество в это время, конечно, были разграблены. Батюшка живет бедно. Приблизительно так, как большинство священников в Великороссии. Матушка имеет вполне туземный вид. На ней обычные у гречанок широчайшие черные штаны. Пока духовные лица вели по-гречески чинный разговор, экзотическая матушка угощала нас мастикой и вареньем.

Жители почти сплошь турки. Здоровый красивый народ (в особенности мужчины). У них сейчас Байрам. По всему городу слышны звуки зурн и барабанов. Пестро и красиво одетые мальчики бегают, свистят, играют на губных гармониках немецкой работы и вообще чувствуют себя превесело. У меня в этом красивом городке появилось веселое, кажется, специфически русское настроение. Оно бывает, когда начальство «ушло». И кроме того, тут нет опротивевших сенегальских физиономий и нашей казарменной обстановки, тоже в конце концов порядком надоевшей. Весело гулять по улицам и никому не козырять. Я даже нарочно отбился от нашей компании, чтобы чувствовать себя вполне самостоятельным. Прошел за мечеть и присел посмотреть на танцевавших там турок. Мальчишки помчались ко мне со всех сторон с громкими криками «Кемаль-паша хорош». (Это в Малой Азии, кажется, служит сейчас чем-то вроде приветствия русским). Глазенки у них всех блестящие. Славные, доверчивые дети. Один, маленький, долго водил пальцем по бархату моих погон{121}.. Пользуясь полдюжиной турецких существительных вперемежку с чуть-чуть им понятными французскими глаголами поговорил насчет Кемаль-паши. Мальчик постарше твердил: «Врангель-паша хорош, Кемаль-паша хорош», — и тер при этом один указательный палец о другой, чтобы показать, какие, мол, друзья русский и турецкий генералы{122}. Потом я пошел дальше за город. Долина к западу от Лапсаки — это сплошной сад. После голых галлиполийских холмов кажется, что попадаешь чуть ли не в земной рай. Насколько глаз хватает, тянутся виноградники и огромные сады, полные айвы, грецких орехов, персиков, инжиру, гранатов... Заборов нет, и только кусты ежевики и терновника вдоль дорожек отделяют участки, принадлежащие разным владельцам. Долина прикрыта от норд-оста горами. Гулял по ней и, смотря на эти сады, понял, почему в Лапсаки процветала жизнерадостная философия Эпикура{123}. Наверное, две тысячи лет тому назад все здесь было приблизительно так же, как теперь.

Перед отъездом домой посидели на террасе греческого кафе. Последний раз полюбовался на турецкие одеяния. Где-нибудь в Харькове или Полтаве одетые таким образом люди произвели бы впечатление оперных статистов, забывших переодеться. Здесь, под горячим солнцем, на фоне голубого моря, среди мечетей, развалин и домиков, оплетенных виноградом, никто не кажется странным. Синие штаны расшиты черными узорами, на голубой бархатной безрукавке золотые корабли распустили белые паруса, шелковые рубахи так ярки, что в глазах рябит и даже белые шерстяные чулки у мужчин — и те с узорами. Доктор — участник экскурсии — снял нас вместе с турецким населением под развесистым платаном на площади. Посредине усадили старика-солдата, ветерана 1877 года. Он побывал в плену в России и еще немного помнит по-русски. Почти целый день мне пришлось говорить по-французски. Учитель-грек удивлялся, что я, зная три иностранных языка, не еду в Константинополь. Еле я ему растолковал, что армия наша — добровольческая. Не знаю, понял он меня или нет... Потом долго болтал по-английски с одним торговцем — тоже греком, который пригласил меня в свою лавку и угостил кофеем. Он жил в Америке и все жаловался на глупое и грубое, по его мнению, турецкое правительство. Отношение турецкого населения к русским в общем прекрасное. Считают, видимо, нас скрытыми кемалистами{124}. О греко-турецкой войне жители мало что знают. Спрашивали новости у нас, но мы могли им только рассказать то, что помещено в последних номерах ..... . Судя по всем данным, в армии Кемаля создалось очень оригинальное положение. Там есть русские отряды антибольшевистского типа, и в то же время в Ангоре работает большая советская военная миссия. Выдачу русских офицеров большевикам турки категорически отрицают. Настроения жителей, безусловно, в пользу Кемаля... Союзных войск на Лапсаках нет. Только изредка приезжают сюда английские патрули. Вернулись в Галлиполи около 9 часов вечера.