Дневник галлиполийца - [39]

23 июля.

Решительно ничего не понимаю. Вчера была объявлена погрузка казаков{83}. Желающие (и обязательно — вновь произведенные из юнкеров военных училищ хорунжие) должны были ехать на остров Лемнос и оттуда уже в Сербию. Хорунжих погрузили, а погрузку остальных отменили, когда казаки уже собрались в городе и пробыли там три дня. Конечно, среди них большое недовольство. Интересно смотреть на молодых хорунжих — чистенькие, подтянутые, хорошо одеты, но физиономии у многих совершенно неинтеллигентные, типично казачьи. Сегодня еще более непонятные новости, если только это не утка. Штейфон вернулся и сейчас же заболел. Ожидали, что он прибудет на «Решид-паше», но так нетерпеливо ожидаемый пароход не пришел, и наштакор якобы привез известие, что Сербия снова требует гарантий и дело опять откладывается. Непонятно тогда, зачем и по чьему приказанию 1-я бригада кавалерийской дивизии совершенно подготовилась к отъезду и перенесла вещи в город. Впрочем, Ряснянский как командир полка не мог не быть в курсе дела, а вчера, между прочим, он был уверен в том, что «Решид-паша» придет в ближайшие дни.

24 июля.

Чудеса творятся на свете. Генерал-майор Гравицкий{84}, совсем недавно отставленный от командования Алексеевским полком, назначен военным представителем генерала Врангеля на Дальнем Востоке.

Так, по крайней мере, передавал полковник О. — он слишком положительный человек, чтобы распространять непроверенные слухи. Откуда появились у Гравицкого дипломатические способности и кто его рекомендовал Главкому — одному Богу известно. По-моему, я с одинаковым успехом мог бы быть директором Института экспериментальной медицины или иного подобного учреждения.

Приехал из Константинополя батюшка школы. Он хороший, видимо, человек (сужу по тому, как любят его вольноопределяющиеся школы). Кроме того, на церковном соборе он был в оппозиции архимандриту Антонию, и это тоже говорит в его пользу. Последний — мрачная, истерическая и, по-моему, вредная для нашего дела личность. Судя по рассказам батюшки, отношение константинопольских военных беженцев, самоотверженно торгующих пирожками ....., к оставшимся в Галлиполи весьма критическое. Любимая их тема — если, мол, в России что-нибудь и случится, то вы-то никакой роли играть не будете. Старая, надоевшая песня.

До сих пор не могу узнать, какие сведения привез генерал Штейфон. Слухи насчет них самые противоречивые, но преобладают среди них благоприятные.

Надо отдать справедливость штаб-офицерам, с которыми я живу. Они работают очень аккуратно и в среднем гораздо больше, чем обер-офицеры того курса, с которым я занимался.

Только что вольноопределяющийся, сын школьного батюшки, рассказывал, как погиб на бронепоезде «Севастополец» около Бурчацка{85} его beau-frere, капитан-артиллерист. Пушечная двухорудийная платформа была полна снарядами, уложенными по обоим бортам в деревянных стойках. Пулеметные амбразуры были как бы прорезаны в стенах из снарядов, и во время боя пулеметчики работали, окруженные ими со всех сторон. В площадку попала 42-линейная бомба. Она не разорвалась, но от удара начали рваться патроны в пулеметных лентах и моментально вспыхнули сухие деревянные стойки. Прислуге{86}, находившейся в орудийных башнях, путь к выходу был отрезан, и смертельно испуганные люди начали выскакивать через люки, толкая и давя друг друга. Капитан не потерял присутствия духа, пропустил вперед всех. Вольноопределяющемуся-наводчику, не забывшему снять панораму{87}, велел ее бросить и сам подсадил его. Через мгновение взрыв снарядов разворотил площадку. Тяжелая броневая башня отлетела сажен на пятнадцать. Большевики до вечера огнем не подпускали к площадке. Рано утром обгорелый труп капитана с оторванной ногой был найден около остатков орудия. «Неприятная была картина...» — просто и спокойно закончил свой рассказ вольноопределяющийся. Смотрю внимательно на этого полумальчика и вижу у него на лице ту же печать, что наложила на многих игра со смертью. Трудно сказать, в чем она, собственно, заключается, но воевавшего хоть недолго всегда можно отличить от не бывшего на фронте. Повторил сегодня в лагере «Русский опыт». Как обычно, народа была масса. Наши солдаты спросили меня, не будем ли мы, говоря откровенно, здесь зимовать. Пока нет решительно никаких данных, чтобы думать об этом. Наоборот — все слухи о панических новостях, якобы привезенных Штейфоном, оказались ложными. Кажется, ничего не изменилось и кавалерия должна со дня на день уехать. Вне всякого сомнения, этот отъезд поднимет настроение остающихся. Характерно, впрочем, что даже о постройке землянок на зиму наши добровольцы говорят совершенно спокойно. Лишний раз приходится подчеркнуть, что знаменитый приказ генерала Кутепова о переходе всех желающих в беженцы в течение пяти дней дал прекрасные результаты. Некоторые с этим не согласны. Статья «Дела и дни галлиполийские» в «Общем Деле» жестоко критикует этот самый приказ, находит его несвоевременным, оскорбительным и т.д. Это уже вторая обширная статья в «Общем Деле», подписанная «Галлиполиец». Первая была написана умно и произвела в корпусе сильное впечатление. Этого никак нельзя сказать о второй. Близорукая критика полуштатского человека. Штакор поступает совершенно правильно, расклеивая №№ «Общего Дела» с резкими подчас статьями на своих дверях. Стоит толпа офицеров и солдат, читают и чувствуют, что командование не боится критики и не закрывает на нее глаз. Кутепов, которого вначале почти ненавидели, сейчас, безусловно, пользуется популярностью. Он и Штейфон экзамен выдержали, чего нельзя сказать о казачьих начальниках (на Лемносе).