Дневник галлиполийца - [28]
Когда сегодня утром я возвращался в лагерь, опять наблюдал типичную галлиполийскую сценку. Команда от «всей артиллерии» тащит на берег невод. Загорелые, голые до пояса солдаты работают с азартом. Какой-то офицер довольно демократического вида, засучив штаны и забравшись в воду, распоряжается. На берегу толпа офицеров и солдат с огромным интересом ожидает результатов ловли. Они оказались очень скромными — две-три камбалы, один огромный скат и немного мелкой рыбешки.
22 июня.
Вчера был снова в санатории у подполковника Е. Поболтали по душам, сидя в тени утеса. На солнце ему долго оставаться нельзя — запрещено. У меня хоть нет туберкулеза, но организм, видимо, сильно ослаблен, так как от солнца и купания я нисколько не чувствую себя лучше. Пришлось в принципе согласиться с Е., что наши «кремлевские пайки», по существу, совершенно несправедливы. С другой стороны, Е. сам говорит, что отказываться мне не следует, чтобы не восстановить против себя людей, с которыми я до сих пор работал.
Сегодня утром в качестве сотрудника «У.Г.» был у бельгийского офицера, майора Марселя де-Ровера, который приехал к нам в Галлиполи с подарками для «беженцев». Пришел утром, как мы условились с прикомандированным к майору ротмистром Л., поднялся по узкой лесенке превосходного лазарета №7 в квартиру старшего врача. Как водится, спрашиваю: «Разрешите войти?» Высовывается какой-то еще молодой, голый до пояса человек.
— Можно видеть бельгийского представителя?
— Я и есть бельгийский представитель.
(Майор ответил на довольно чистом русском языке). Оба мы рассмеялись. Я извинился и пришел через полчаса вместе с ротмистром Л. и каким-то полковником-гвардейцем. Майор куда-то торопился и наш (на этот раз французский) разговор продолжался не больше 20 минут. Самыми интересными местами беседы{59} были две откровенные фразы де-Ровера: «У вас чудесная дисциплина — ни одного разбитого дома, все лавки целы...» (майор был представителем Бельгии при генерале Деникине и Врангеле, проделал все отступления к Новороссийску и хорошо знаком с нашими прошлыми порядками).
«Я очень высокого мнения о личных нравственных качествах генерала Деникина, но все-таки должен сказать, что с ним приходилось говорить три часа о деле, которое генерал Врангель решал в три минуты».
Днем я читал свое «интервью» в лагере{60} и после него еще «Американские журналы о Совдепии» (пр. 17). Возвращались мы с Шевляковым и Рыбинским на вагонетке. Рыбинский управлял, и довольно удачно — сходили с рельс всего два раза.
23 июня.
У меня что-то неладное делается с деснами. То в том, то в другом месте они припухают. Боли почти нет, но зубы начинают качаться и быстро крошатся.
Сегодня написал ответ проф. В., предложившему устроить меня в Болгарии. Поблагодарил профессора за внимание, описал ему наше «житие», нашу агитационную работу и попросил его прислать сербские и немецкие газеты. Из Армии уехать отказался. Я ясно чувствую, что пребывание в Галлиполи может кончиться для меня туберкулезом, но «noblesse oblige»...{61} Двойного пайка, который я получаю как лектор Артшколы, мне много (хлеба уже не съедаю), но слабость не уменьшается, а как-то будто даже увеличивается.
25 июня.
Провел отвратительную ночь. По-видимому, от попытки в течение дня съесть два фунта хлеба и по две маленьких котлеты днем и вечером у меня началась сильная рвота. До после обеда лежал, не одеваясь. Выпил немного чая и к 16 часам был уже почти здоров; только слабость страшная. Ходили осматривать приемную радиостанцию. Начальник ее, видимо, из солдат. Прекрасно вертит свои рукоятки, но теории совершенно не знает и, пытаясь объяснить действие станции, путал так, что неловко было слушать. Я с большим трудом разобрал, как в действительности устроен этот тип станции, и потом рассказал офицерам. Способ изучения, надо сознаться, совершенно нецелесообразный.
