Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) - [51]

Шрифт
Интервал

- Как бы это и посмотреть! Процессия еще не проходила...

Недавно вернувшийся экипаж выехал снова.


***

На другой день молодые хозяева стали настаивать на желании видеть возвращение процессии во дворец, у меня же было плохое самочувствие: я безучастно лежала в постели. Однако все вокруг были заняты, и опекать молодых людей было некому, так что пришлось нам вчетвером поехать в одной легкой повозке, крытой листьями бетелевого ореха. Мы остановились к северу от ворот в Рэйдзэй-ин. Посторонних было немного, настроение у нас было прекрасное. Через некоторое время мимо проследовала процессия. В ней участвовали близкие мне люди - один в числе сопровождающих, другой среди танцовщиков. Больше в эту пору ничего особенного не случилось.


***

Восемнадцатого числа я снова тайком присоединилась к людям, совершавшим паломничество в храм Киёмидзу. Завершились ранние ночные службы, был час Мыши[15]. Мы возвратились в дом к одной из бывших с нами вместе паломниц и принялись ужинать, как вдруг слуги ее заявили:

- Выгляните наружу, в северо-западной стороне что-то горит!

Потом сказали:

- Это аж в Морокоси!

Про себя я подумала: «А вдруг это близко к моему дому?» Когда сообщили, что горит дом такого-то господина, я перепугалась всерьез: ведь он отделен от моего только глиняной стеной. В каком же, наверное, переполохе сейчас молодые люди?[16] Беспокоясь, как бы поскорее добраться к дому, я даже не опускала штор в экипаже.

Когда я еле-еле добралась до места, все уже было кончено.

Мой дом остался целым, люди из сгоревшей усадьбы собрались здесь же. Таю, мой сын, во время пожара усадил в экипаж приемную мою дочь, чтобы она не бегала босиком по земле, запер ворота от грабителей и не допустил никакой паники. Я преисполнилась гордости: я видела и слышала, что он вел себя как настоящий мужчина. Между тем погорельцы все сокрушались: «Единственное, что у нас осталось, это наши жизни».


***

Прошло уже немало времени после того, как огонь утих, а Канэиэ, который, казалось бы, должен был справиться, как у меня дела, все еще не наведывался. Люди прибывали из самых разных мест, наводя справки, не в этом ли районе горело, а его все не было. А ведь когда-то было время - горело совсем в другом месте - а он срочно приезжал, обеспокоенный, не в нашей ли округе случился пожар. Теперь я испытывала еще большее негодование - ведь горело совсем рядом! Я знала, что люди, которые должны были это делать, докладывали ему о пожаре: «Так и так». И ничего не понимала. И прислуга, и телохранители, как я слышала, все говорили ему о пожаре. Я была совершенно возмущена! И вдруг в ворота постучали...

Заглянула служанка:

- Изволили прибыть! - сказала она, и у меня на сердце стало легче.

- Я был поражен, когда отсюда явились слуги и обо всем рассказали. Извини, пожалуйста, что я долго не приезжал. - За такими разговорами шло время, и спать мы легли только после того, как услышали,  что пропели петухи. Наш утренний сон был долог. Но когда мы встали, мне сообщили, что и сегодня приходило множество людей - спросить о моем самочувствии. Канэиэ скоро уехал, сказав мне:

- Кажется, становится все напряженнее.


***

Немного погодя он прислал ко мне очень много мужской одежды. «Это то, что мне удалось собрать, - писал он при этом, - отдай прежде всего хозяину сгоревшей усадьбы». Дары совершенно неожиданно для меня заканчивались одеяниями, окрашенными при помощи коры кипарисовника, о которых Канэиэ в спешке распорядился так: «Распредели их среди тех, кто здесь собрался». Выглядели одежды очень грубыми.

Когда я стала расспрашивать погорельцев, оказалось, что трое из них заболели, и все они роптали на судьбу.


***

Двадцатое число прошло без происшествий. Днем двадцать первого числа у Канэиэ, как я слышала, на четыре дня началось обычное религиозное воздержание. В нынешнем году для погорельцев, которые собрались у меня, южное направление было запретным, поэтому здесь они оставались недолго и двадцатого числа переехали в усадьбу моего отца, скитальца по уездам. Мне подумалось, что там ничто не будет нарушать их спокойствия, а у меня и без того хватает собственных печалей.


***

Я снова погрузилась в прежнее уныние, думала, что свою жизнь мне жаль не больше, чем промелькнувшее сновидение. И когда я увидела, сколько прикреплено на столбе табличек по случаю воздержания, то подумала, что в этом году люди так же неутешны, как я сама. Воздержание у меня было двадцать пятого и двадцать шестого числа. Когда оно завершилось, среди ночи послышался стук в ворота. Я велела сказать: «Закрыты по случаю воздержания». Слышно было, как Канэиэ уехал.


***

На следующий день, насколько мне было известно, мое направление было для Канэиэ запретным, и все же около полудня я увиделась с ним, и уехал он только тогда, когда зажгли светильники. После этого, как я слышала, ему как обычно что-нибудь мешало... И так проходили дни.


***

У меня тоже было очередное воздержание, когда наступили десятые числа четвертой луны. В мире царило оживление по случаю праздника. Одна знакомая сказала мне:

- Мы поедем тайком.

Мы посмотрели праздник, начиная с обряда очищения. Едва я собралась сделать подношение святилищу, как изволил пожаловать Первый министр с улицы Итидзё, особа очень влиятельная, но нельзя сказать, чтобы перед ним расчищали дорогу. Когда он шествовал так величаво, он был очень похож на Канэиэ; тот бы и в проведении всей церемонии не уступил министру. И когда я слышала восторженные отклики о Первом министре:


Еще от автора Митицуна-но хаха
Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями)

Настоящее издание представляет собой первый русский перевод одного из старейших памятников старояпонской литературы. «Дневник эфемерной жизни» был создан на заре японской художественной прозы. Он описывает события личной жизни, чувства и размышления знатной японки XI века, известной под именем Митицуна-но хаха (Мать Митицуна). Двадцать один год ее жизни — с 954 по 974 г. — проходит перед глазами читателя. Любовь к мужу и ревность к соперницам, светские развлечения и тоскливое одиночество, подрастающий сын и забота о его будущности — эти и подобные им темы не теряют своей актуальности во все времена.


Рекомендуем почитать
Кадамбари

«Кадамбари» Баны (VII в. н. э.) — выдающийся памятник древнеиндийской литературы, признаваемый в индийской традиции лучшим произведением санскритской прозы. Роман переведен на русский язык впервые. К переводу приложена статья, в которой подробно рассмотрены история санскритского романа, его специфика и место в мировой литературе, а также принципы санскритской поэтики, дающие ключ к адекватному пониманию и оценке содержания и стилистики «Кадамбари».


Рассказы о необычайном. Сборник дотанских новелл

В сборник вошли новеллы III–VI вв. Тематика их разнообразна: народный анекдот, старинные предания, фантастический эпизод с участием небожителя, бытовая история и др. Новеллы отличаются богатством и оригинальностью сюжета и лаконизмом.


Лирика Древнего Египта

Необыкновенно выразительные, образные и удивительно созвучные современности размышления древних египтян о жизни, любви, смерти, богах, природе, великолепно переведенные ученицей С. Маршака В. Потаповой и не нуждающейся в представлении А. Ахматовой. Издание дополняют вступительная статья, подстрочные переводы и примечания известного советского египтолога И. Кацнельсона.


Тазкират ал-аулийа, или Рассказы о святых

Аттар, звезда на духовном небосклоне Востока, родился и жил в Нишапуре (Иран). Он был посвящен в суфийское учение шейхом Мухд ад-дином, известным ученым из Багдада. Этот город в то время был самым важным центром суфизма и средоточием теологии, права, философии и литературы. Выбрав жизнь, заключенную в постоянном духовном поиске, Аттар стал аскетом и подверг себя тяжелым лишениям. За это он получил благословение, обрел высокий духовный опыт и научился входить в состояние экстаза; слава о нем распространилась повсюду.


Когда Ану сотворил небо. Литература Древней Месопотамии

В сборник вошли лучшие образцы вавилоно-ассирийской словесности: знаменитый "Эпос о Гильгамеше", сказание об Атрахасисе, эпическая поэма о Нергале и Эрешкигаль и другие поэмы. "Диалог двух влюбленных", "Разговор господина с рабом", "Вавилонская теодицея", "Сказка о ниппурском бедняке", заклинания-молитвы, заговоры, анналы, надписи, реляции ассирийских царей.


Средневековые арабские повести и новеллы

В сборнике представлены образцы распространенных на средневековом Арабском Востоке анонимных повестей и новелл, входящих в широко известный цикл «1001 ночь». Все включенные в сборник произведения переводятся не по каноническому тексту цикла, а по рукописным вариантам, имевшим хождение на Востоке.