Дневник детской памяти. Это и моя война - [3]
Как-то работая в проекте «Участники Победы» на «Радио России», я начала собирать эти разлетевшиеся во времени страницы детского военного дневника. Проект давно отзвучал, а «моя война» для меня не закончилась. И судя по письмам, которые пришли в адрес моей программы, она не закончилась и для других детей войны. Все правильно, эпизоды детства, ставшие потрясениями, живут с нами всю оставшуюся жизнь.
И почему-то вспоминаются строчки поэта-фронтовика Юрия Левитанского:
Я продолжаю искать моих героев – детей войны, продолжаю собирать дневник детской памяти и верю, что каждая его страница станет укором взрослым амбициям. Каждая его история, как еще один звук колокола, напомнит миру о том, что детство и война – понятия несовместимые. Как жизнь и смерть!
Один ребенок войны, переживший оккупацию, написал: «Я скажу страшную вещь: если вы, взрослые, решите начать войну, поубивайте сначала всех детей… потому что после нее невозможно остаться нормальным человеком». Это слова драматурга Александра Гельмана.
И мне хочется добавить – опомнись, Взрослый Мир, не наступи на свое Завтра!
Мне очень жаль, что этот дневник нашей коллективной памяти никогда не сможет быть полным, хотя мог бы стать многотомным! Потому, что уходят не только те, кто прошел бои и окопы, но и те, кого застала война в колыбели или за школьной партой, кого поставила к станку на замену взрослого в «сороковые-роковые». Дети войны – поколение на исходе. Тем ценнее эти страницы дневника, конкретные чистые первоисточники, без которых летопись Второй мировой не может быть полной.
Лариса Машир
Да простят меня военные историки! Исследуя войны – цели, причины, характер, исход, вооружение и еще многое другое, они теряют Человека. А поскольку военная история – наука собирательная, то она нуждается в пополнении свидетельских показаний очевидцев военного процесса.
Под этой обложкой 40 детских судеб. Рядом с очень известными именами менее известные и совсем неизвестные – война слишком цинична, чтобы интересоваться Будущим каждого из нас!
Вместе со мной историю дописывают ее бесценные свидетели – дети оккупированных территорий СССР и Европы, дети Ленинградской блокады и прифронтовой полосы, дети гетто и сибирской ссылки, дети ближнего и дальнего тыла. В общем хоре Победы живут и наши детские голоса!
Этот дневник откроет письмо Юлии Сперанской из Нижнего Новгорода, одной из тех, кто осиротел в первые же часы войны. Ей было 11 лет.
Из письма Юлии Сперанской (Селивановой) (г. Нижний Новгород)
Война ворвалась в мое детство внезапно и оглушительно – с бомбежками, пожарами, бегством, паникой, слезами и сиротством. Затем – голодом, холодом, болезнями и непрерывным трудом не по силам. Жизнь развернулась на 180 градусов и больше никогда не вернулась к моему довоенному состоянию. Детское сиротство – это сиротство навсегда – для моих детей, внуков…
22 июня 41-го года мы оказались под бомбами. За два месяца до начала войны наша семья вместе с другими офицерскими семьями прибыла в Белосток, местечко Россь в 60 километрах от границы с Польшей. Мы – это мама, папа, годовалая сестренка, я 11 лет и мой брат Лева 15 лет. Прибыли мы сюда из Горького (Нижний Новгород). Помню быстрые сборы…
Отец мой, капитан-артиллерист Селиванов Георгий Сергеевич, однажды придя домой, сказал, что есть приказ: их дивизию (только сформированную) двинуть на запад, на границу с Польшей. Причем семьи брать с собой в обязательном порядке. Отец очень не хотел нас брать, как будто чувствовал. Мы могли переждать у деда в деревне под г. Ковров, как переждали финскую войну, но приказ есть приказ. И вот мы под Белостоком.
А дальше помню возмущенного отца, который маме буквально кричал, что все зенитные орудия его отдельного зенитного дивизиона расположили средь голого поля, хотя рядом есть лес и перелески, что на все запросы отца в Генштаб – «нет ли ошибки в координатах?» – отвечали: нет, ставить там, где указано. Отец, приходя на обед, не просто нервничал, он громы и молнии метал и говорил, что в Штабе предательство.
Я знаю, что орудия они, конечно, маскировали, но срубленные деревья быстро засыхали, и все было видно как на ладони. (Эти орудия в первые же минуты войны немцы сбреют с воздуха.) В другой раз отец возмущался, что весь летный состав с местных аэродромов отослали в отпуск, оставив только техников для текущего ремонта самолетов. Еще отец говорил о том, что у него мало боеприпасов и техники, что за беседы офицеров с солдатами о приближающейся войне могут расстрелять как паникеров. (А радио пело: «Если завтра война, если завтра в поход, мы сегодня к походу готовы».) Все эти папины слова мы потом восстанавливали. Казалось, что даже дети чувствовали какое-то предгрозье, но уехать было нельзя.
Мало того, за 6 часов до начала войны всех офицеров из ближайших частей приказом собрали в Белосток на банкет с торжественной частью, концертом и застольем под носом у немцев. Отец у нас был непьющий, даже некурящий и очень ответственный человек. Про его авторитет в офицерской среде мы знали. Между прочим, он у нас из потомственного дворянского рода военных. Часов в 12 ночи он сбежал с банкета, чтобы успеть домой, и сел на последний поезд в восточном направлении. Ночью он нас разбудил, сказал: «Сядем последний раз за стол все вместе, война началась». И мы услышали рассказ отца. Оказывается, весь ночной состав поезда был просто забит молодыми мужчинами, одетыми под грибников и рыбаков, один отец был в форме офицера. Он сказал, что это диверсанты, и они уже в нашем тылу, и скоро исчезнет связь. Не доезжая до станции, он спрыгнул на ходу и 15 километров пешком через лес прибежал к нам на хутор.
