Дневник дерзаний и тревог - [49]

Я решил создать не хронику из национальной истории, как Шекспир, а мировую драму, поскольку герой, его деяния и празднества, невиданные на Руси, с участием богов Греции то в виде изваяний, то в виде ряженых, требовали всеобъемлющей формы. Я вывел на сцену Хор женщин в масках, которые играли в зависимости от событий то ведьм, то муз, то вакханок, поскольку и Дионис принимал участие в празднествах царя... В шекспировской форме проступили элементы античной трагедии.

В это время был снят фильм, основанный на материале романа Дмитрия Мережковского о Петре 1 и царевиче Алексее, в котором главным героем оказывается не царь-реформатор, а его ничтожный сын, что отвечало духу времени, но не исторической правде. Если Петра 1 православные еще могли принимать за Антихриста, то царевич Алексей никак не мог воплощать Христа.

Вообще Мережковский довольно свободно обращается с известными историкам фактами. Основная версия его романа основана на подметном письме, в ложности которого давно убедились историки. Его роман начинается с празднества в честь античной гостьи Венеры, по представлению христиан, белой дьяволицы; на этом празднестве царевич Алексей не мог присутствовать, он умер к тому времени, скорее всего не вынеся пыток, обычной формы дознания того времени во всех цивилизованных странах.

Петр I не остановился бы перед публичной казнью изменника, поскольку он уже не считал его за сына. Но создатели фильма, зациклившись на жестокостях царя Петра, менее всего заботились об исторической правде. Им, очевидно, трудно представить, что царь-реформатор - зачинатель Ренессанса в России.

Неожиданный переход от прозы к драме в стихах, очевидно, был неслучайным, меня вновь потянуло к стихам - на исходе, казалось, жизни и в эпоху, самую неблагоприятную для лирики. Неудивительно, стихи оказались особой тональности и формы. Как видно, трагедии как миросозерцанию и жанру сопутствуют сонеты.

Работа над трагедией «Державный мастер» шла интенсивно, время уходило лишь на изучение исторического материала, что оказалось затруднено для меня из-за пожара в Доме писателя, пострадала библиотека, книги были связаны, а через год-два куда-то увезены; ныне богатейшей писательской библиотеки практически не существует, в чем, как в капле воды, отразилось наше время.

Разговорная речь в эпоху Петра, я думаю, вполне выражала все, звучала просто и ясно, но письменная речь с церковнославянскими оборотами несет в себе такую затрудненность в выражении мыслей, что ужас. Лишь отказавшись от церковнославянского, не без помощи немецкого и французского, русские заговорили по-русски и овладели русской письменной речью?! Боже! Солунские братья в самом деле сыграли с нами злую шутку.

Вообще, кроме архаики, неразвитости языка, Петр, верно, затруднялся выражать свои мысли и чувства, свои представления и цели, которые находили на него, как озарения. Из состояния немоты или непонимания он выходил двояким способом. Сам брался за все, практически осваивая знания, каких требовал от своих сподвижников и подданных. Всякое учение и труд, по существу, для него были неким священнодействием, посвящением в таинства рождения человека, вещи, мастера, корабля.

Второй способ - это его празднества, без коих он не сумел бы приобщить народ к своим задачам и целям. Здесь он закладывал основы новой духовной культуры, светской. Это были настоящие мистерии. Вообще он мыслил и чувствовал, как художник, как актер и драматург на сцене жизни. Многое делалось весьма примитивно.

Но это с нашей, внешней точки зрения. Все оканчивалось попойкой. Примитивно? Но в юности, а народ в ту эпоху был юн, как Петр и в зрелые годы, попойка совсем не то, что сама по себе. Из ассамблей Петра, над которыми кто только не смеялся, явился высший свет в русском обществе и двор, в своей пышности затмивший европейские дворы.

Петр не любил ничего мистического, религиозного в жизни, реальность он воспринимал с величайшей трезвостью гения, что отмечает у него и Вольтер. Вместе с тем он был сам фантастичен по необъятным силам своей личности, и вот, трезво воспринимая жизнь, людей, церковь, он любил фантастическое в форме шутовства, празднеств, театра, маскарадов, фейерверков, ощущая в них тот особый таинственный смысл и значение, что находят люди в религии, мистике, ему чуждых вне эстетического утверждения жизни. Но именно таковы были греки.

Таким образом, сама сущность героя, совершенно особенная, подсказывает поэтику театрального представления. Моя цель - не создание трагедии в духе Шекспира, а именно мировой драмы, как театрального представления. Здесь уже не мистерии, а трагедия в чистом виде, как она зародилась в Древней Греции.

Трагедия здесь возникает, помимо событий, потому что ни боги, ни любые потусторонние силы не могут помочь человеку, кроме его воли, игры его фантазии, которой он зачаровывает себя или преодолевает страх, смерть - через жизнетворчество и творчество, через катарсис.

Таким образом, в ходе работы над трагедией «Державный мастер» я постоянно обращался к античности и к эпохе Возрождения в Европе и, кроме эссеистики, набрасывал стихи, с идеей обозрения мирового искусства, собственно бытия человеческого, в его высших проявлениях.