Дневник чайного мастера - [11]

Однажды я провела эксперимент: наполнила ведро водой, вывалила в него весь лед, который нашла в морозильнике, и отнесла тайком к себе в комнату. За закрытой дверью сунула руки в ледяное крошево, закрыла глаза и вообразила себе дыхание зимы архемира, о котором читала так много. Я взывала к белому тончайшему полотну, чтобы оно пало на дорожки, чтобы оно покрыло дом, хранящий в своих стенах и камнях фундамента память о холоде прошлого. Я представляла метель, заволакивающую сопки, превращающую каменистую землю вокруг в мягкий проваливающийся сон. Я просила, чтобы хрустальный лед окружил наш сад, чтобы он заточил в себя зелень травы и заковал воду в бочках и трубах. Я представляла звук, какой издает ледяная глазурь на ветвях деревьев или на развешанных повсюду бутылках, когда они стукаются друг о друга от порывов ветра.

Я думала о воде, о ее вечной изменчивости, думала о замершем мгновении, о движении, застывшем в кристалле льда. Недвижимость, тишина. Конец или начало.

Тупая боль проникла до самых костей, и я открыла глаза. День размашисто пылал за окном, понемногу превращая землю в прах. Покрасневшая от ледяной воды кожа ничего не чувствовала, ломило пальцы, но я так и не стала ближе к зимам архемира, не сумела представить себе всепоглощающий холод, а ведь такой был же когда-то, может, и до сих пор где-то есть. Мама рассказывала, что посреди Северного океана, где день длится полгода, а ночь властвует над второй половиной, где шли самые кровопролитные битвы нефтяных войн, там, возможно, еще могли сохраниться крохотные островки льда. Они переносятся молчаливыми и неживыми волнами и хранят в себе воспоминания об архемире, медленно погружаясь в объятия воды. Это были остатки гигантского ледяного панциря, некогда лежавшего на северных возвышенностях земли, подобно огромному, неподвижному животному — хранителю материков.

А потом я выросла и начала доставать до книжек на высокой маминой полке. Мне хотелось прочитать все, что могло бы хоть как-то помочь представить себе исчезнувшие зимы. Дни и недели уходили на изучение незнакомых карт, фотографий и странных календарей, измерявших ход времени по Солнцу, а не по Луне. Они рассказывали о температуре, о временах года и о погоде, об утонувших землях и наступавшем на материк море — везде говорилось о воде, хотя книги не всегда были едины во мнении. Как-то я поинтересовалась у мамы (она называла себя научным работником), что все это означает. Ведь если научные работники думают по-разному, спросила я, то получается, что никто в точности ничего не знает? Она задумалась и ответила, что, во-первых, можно мыслить по-разному, а, во-вторых, иногда сложно сказать, какое мнение самое убедительное.

Понемногу становилось понятно, что в маминых книгах со всеми их схемами, чужими словами и подробными комментариями не было всего нужного. А мне хотелось знать, каково это — ощущать снег на ладони до того, когда он растает, или как выглядит лед в зимний день, когда слепит низкое солнце, рисуя четкие тени, но это приходилось искать в других томах. Высокая полка со всем ее содержимым разочаровала, обещая многое, она не раскрывала самого главного. Да и что за радость, знать в подробностях структуру кристалла льда, если нет никакой возможности ощутить его холод или увидеть, как он сверкает?

Сейчас разговор родителей слышался отчетливо. Мама говорила так, когда взывают к разуму, отец отвечал коротко. Я поднялась, чтобы закрыть дверь: под ногами заскрипели половицы, из окна прохладный воздух донес сосновый аромат. Огромный овод бился о сетку окна.

Из другого конца дома послышался сигнал о пришедшем сообщении. Я поднялась и пошла в прихожую, где на стене мигал красный огонек транслятора и надпись на экране: «Кому: Нориа». Сняла прибор с подставки и положила пальцы на экран для входа в систему. Появилась фамилия Саньи — Валама. Вообще, это было несколько неожиданно, ведь Санья редко пользовалась транслятором. У их семьи был один общий аккаунт, и устройство они купили подержанным, так что оно чаще было сломано, чем в порядке, несмотря на все усилия Саньи или благодаря им. Выбрала «прочитать» и подождала, пока не высветится сообщение, написанное прыгающими буквами (как обычно!). Она написала: «Приходи завтра и возьми с собой все свои TDK! ЭВРИКА!»

«Эврика»… Это было одним из ее самых главных слов. Обычно оно означало, что какую-нибудь найденную на свалке вещь она пускала в дело. Подозреваю, что это не всегда могло совпадать с тем, для чего эта вещь предназначалась, но, признаться, мне всякий раз было любопытно: что же такое Санья выдумает. Написала ей, что увидимся завтра утром.

Я стояла совсем рядом с приоткрытой дверью на кухню. В воздухе пахло рагу из морской капусты, и я уже повернулась, чтобы пойти в комнату, как услышала слова мамы:

— …почему бы тебе не рассказать ей обо всем, пока не слишком поздно?

Отец пробурчал что-то невнятное.

— Он мог бы позаботиться, чтобы нас оставили в покое, — продолжила она, — ведь если армия узнает… — Тут она понизила голос, и конца ее фразы я так и не расслышала.

Отец молча начал ходить по кухне взад и вперед, а когда он ответил, его голос прозвучал решительно: