Дневник – большое подспорье… - [79]

Забавно.

7 января 76, Москва, среда. Звонит Э. Г., задает мне вопросы по текстам Ахматовой. Я отвечаю. Конечно это хорошо, что в текстах А. А. будет меньше ошибок, чем было бы без нас.

17 февраля, вторник, дача. В последние дни (вот еще в чем старость: совсем не понимаю, сколько когда дней прошло, что было раньше, что позже), – да, впервые в жизни занималась своими стихами! Варианты! Даты! (Какие хочу, какие нужны для развития книги). Строю сборник. Отделы. Забавно… Стихи плохие. Я прочла Тане [Литвиновой] «Отрывки из поэмы» – ей не понравилось. (А Пастернак когда-то сказал: «Это могли написать только Ахматова или я».) Вообще, я еще не видела понимающего человека, которому нравились бы мои стихи. (Пастернак был Пастернак, а не понимающий. Кроме того, ему нравилась «Поэма», а не стихи.) Деду не нравились. С. Я. не нравились. Мне тоже не нравятся. Но мне кажется, что стихи плохи, а книга может быть и хороша. То есть, как документ, как автобиография…

7 марта 76, Москва, воскресенье. Бег времени! Я поехала на Ордынку к А. А. – к Нине. Кажется, не была 10 лет, или была только во дворе, но не в квартире. Кажется, так… Да, а вчера впервые после смерти А. А. вошла в эту квартиру. Накануне – 5-го – там, по рассказу Марии Сергеевны (телефонному, со слов Ники), было человек 100, из них друзей А. А. – человека 3–4. Лестница весьма окрепла и похорошела. В передней дверь изнутри уже другая: какие-то перекладины и почтовый ящик. Холодильник тот же, там же в передней, но на нем не лежит кот. Когда я уже уходила, я попросилась в комнату А. А. «Там сумбур, бедлам, не надо»– сказала Нина. Но я вошла. Сумбур (наверное после вчерашних посиделок), накидано, набросано, но и вообще кроме стен и окна все другое. «От дома того ни щепки / Та вырублена аллея»[434]. Никто не попытался сохранить здесь столик А. А., зеркало, тумбочку, рисунок Модильяни. А как поднялась рука.

Нина. Этого не опишешь. Она лучше, чем была после инсульта, лучше, чем однажды, прочтя 38–41, была у меня. Говорит свободнее. Движения обрели прежнее благородство. Очень благородная большая седина. Говорит все же трудно; междометиями, жестами. Надеждой Яковлевной потрясена (не знаю, читала ли, или по рассказам). Я ей поклялась, что на все отвечу. И не умру, и не ослепну, не окончив книгу против Надежды Яковлевны и дневники об А. А.

В разговоре важное – о смерти А. А.:

– В 6 ч. утра она проснулась и сказала «болит». Я конечно вскочила: позвать сестру? – Нет, показалось, буду спать… Потом утром началось… Последние слова, которые я от нее слышала, такие: «Прошу горячего чаю, терпеть не могу холодный».

– Значит, она еще была в памяти и не думала о конце, раз просила чаю?

– Да! Уже здесь было пятеро – сестры, врачи – готовили уколы, меня уводили, а она просила чаю. Я не думала страшное, и она еще не думала.

Потом сказала:

– Как она вас любила… Вы напишете про это?..

– Про что?

– Когда вы делали эту книгу?

– «Бег времени»?

– Да, да… Как она вас любила.

(Когда я делала «Бег», А. А. обращалась со мной небрежно и плохо).

6 апреля 76, Москва, вторник. Вышла Ахматова в Лениздате. Узнала я от Ники. Через Нику Эмма Гр. прислала мне книгу. Надо радоваться. Научусь постепенно… Книга разумеется богаче «Бега» и даже богаче нашей зарезанной, потому что в настоящее время накопилось уже больше опубликованного – и в стихах, и в прозе.

14 апреля 76, среда, Москва. За эту неделю сделано много. Кончила перечитывать свои общие дневники 1959–63 для ахматовского «фона»; параллельно выписываю всё по истории гибели «Софьи»; и даты моей жизни. Кое-что уничтожаю. (Жизнь моя воистину страшна. Я – неудачница с первого до последнего дня. Ни разу не одолела судьбу).

Имела мужество прочесть Ахматову. Мои тексты воспроизведены аккуратно. Новые – неграмотно (в отделе «Стихи, не вошедшие в сборники»). Введены ранние, которые она отвергала; поздние без дат; перевраны «Что войны, что чума…» и «Соседка из жалости два квартала…» (взято у Алигер – Раневской). Предисловие Хренкова бандитское.

2/V 76. Книга Лениздата имеет огромный успех. И в общем заслуженный. И я учусь переносить его: ведь это успех А. А., она была бы рада, там «многие ее стихи раскрепостились».

1 сентября 76 г., среда, Переделкино. Сейчас лучшая станция «Немецкая волна». Они усердствуют, но от их невежества можно лопнуть. Вчера – передача о Лениздатской Ахматовой. В книге, какая бы она ни была, 2 события: «Поэма» – целиком и впервые все вместе основные статьи о Пушкине. Этого рецензент не заметил. Заметил, что выброшены религиозные стихи. «Requiem» именуется «Реквиемом» и указано, что он дается лишь в сокращенном виде. Хорош сокращенный вид – из 14 стихотворений даны 3 и без указания, откуда.

18 сентября 76, суббота, дача. С. Э. [Бабенышева] пересказала мне суждение Межирова о моих стихах: «Во многих нету звука». Самойлову, я чувствую, – да он этого и не скрывает – мои стихи не нравятся. Дед избегал их слушать, а выслушав, отзывался неопределенно. С. Я. слушал очень внимательно, потом говорил: Лирическая волна есть, музыка есть, но своего мало и мир узок… А. А. забывала спросить, пишу ли я их; а если я иногда все же читала их ей – брала из них то, что ей было нужно в ее собственном хозяйстве, претворяя мои беспомощные строки в гениальные. Б. Л. один раз написал мне комплимент – по требованию Ольги. Туся всегда относилась к ним порицающе («в них я не слышу вас; в критических статьях вы слышны, а тут – нет») – только незадолго до смерти похвалила кое-что. Шура всегда их не терпела: «ты – не поэт».