Дневник, 2009 год - [29]

В три часа начался Ученый совет. Рассматривали успеваемость студентов. Чуть ли не больше половины первокурсников не сдали первую сессию. Все валятся на двух дисциплинах, которые ведут И. А. и Т. Б. Гвоздевы. В принципе все сводится к тому, что ребята не читают текстов. Интернет и низкий уровень школы окончательно доканывают нашу молодежь. Порой для ребят весь процесс познания сводится к коротким аннотациям из Интернета. Они полагают, что этого им для дальнейшей жизни хватит, путая сдачу экзамена и творческую жизнь. Вспоминая свою университетскую молодость, я сегодня же вразумлял девушек и молодых людей, расположившихся в очередь на пересдачу антички возле одной из аудиторий: «Не зубрите чужие шпаргалки, запомнить что-либо можно, лишь эмоционально пережив. Я в университете не прочел по литературе ни одного учебника, а читал только тексты. Если вы знаете текст, смело вступайте в схватку с преподавателем, все, чего вы не знаете, он расскажет вам сам».

На совете за институтские издания отчитывался Алексей Козлов. Я посетовал, что и книгу самого А. Ужанкова, и книгу А. Горшкова издали за счет института в твердых обложках, а на коллективную книгу кафедры, чтобы издать ее в твердом переплете, ждут гранта министерства.

В «разном» Людмила Михайловна говорила о финансовых трудностях и процедуре перевода наших «платников» на бюджетную основу. В связи с этим возникло несколько стычек. Я, пожалуй, впервые выдержал женский, почти истеричный напор. После Ученого совета на кафедре с Н. В. еще раз просмотрели приказ по нагрузкам, кафедру жмут. А вот кафедра иностранных языков разрослась. Обучение на ней одного студента обходится в два раза дороже, чем на кафедре творчества.

Подвозил В. В. Сорокина, он мой сосед. По дороге В. В. рассказал мне о прошедшем съезде МСПС. Он подтвердил, что С. В. Михалкова в зал почти внесли, говорил он невнятно, а читать почти не мог. После его выступления говорил небезызвестный Ваня Переверзин, с которым я завтра пойду судиться.

Уже в девять вечера позвонила Ира из редакции «Российского колокола»: нужен абзац к началу пятой главы, предуведомление читателям.

27 февраля, пятница. Спал плохо, нервничал, хотя понимал, что ничего страшного в суде не случится. Это первый в моей жизни суд, и я пошел на него скорее как литературный разведчик. Не рискнул ехать на машине, зато теперь знаю: со стороны Павелецкой находится и Татарская улица, и Замоскворецкий суд. Со времен моей юности и детства, когда в суд можно было забежать, чтобы послушать какую-нибудь историю, все сильно изменилось. Во-первых, не так просто и забежать, надо предъявить паспорт. Данные паспорта впишут в специальную книгу. Во-вторых, весь внутренний интерьер разительно изменился. Я уже не говорю о рамочном металлоискателе на входе, решетки на окнах на всех этажах. В наше время, когда надо что-нибудь сжечь или уничтожить судебное дело, то не поленятся подняться и на воздушном шаре. Везде чистота, свежие полы, безупречно действующий лифт. Не хуже, чем во Дворце правосудия в Париже.

Заседание началось ровно в назначенное время. «Литгазету» представлял юрист Саша: высокий, молодой, знающий и энергичный парень. Дорогого Ивана Ивановича Переверзина – бойкий, но уже огрузневший юрист. Была милой и достаточно разумной и судья – молодая женщина по фамилии Пашкевич. Ф. Ф. Кузнецов, по советской привычке надеяться на свой крик, возраст и статус, на суд не явился. Я сразу прочел свое заявление, которое написал ранее. Его приобщили.

Я, Есин Сергей Николаевич, 1935 года рождения, настоящим заявляю, что к статье в «Литературной газете» за тремя подписями Ф. Кузнецов, В. Гусев и С. Есин никакого отношения не имею. Данная статья была напечатана в газете без моего ведома, без моей подписи. Она не согласовывалась со мной по телефону и другим видам связи. Должен также сказать, что оба моих возможных «соавтора» по этому газетному материалу, также как и известная часть писательской общественности, знают, что по определенным соображениям этического порядка такого рода заявления мною не могло быть ни подписано, ни сформулировано.

Аналогичное этому заявление в устной форме и лично было сделано заместителю главного редактора «Литературной газеты» Леониду Колпакову на следующий день после публикации.

Ваня потребовал, как следует из искового заявления, с «Литературной газеты» 1 миллион, а с меня и с Феликса по 100 тысяч рублей «за компенсацию морального ущерба». Общая картина его праведного обращения к суду – это призыв «защитить его честь и достоинство, деловую репутацию». Здесь любопытны два обстоятельства: во-первых, речь идет о морали. С чего бы это после того, как «Московский комсомолец» в своей статье так его разделал, чего-то требовать? Второе – это отсутствие в исковом заявлении претензий к В. В. Гусеву. Ушлый Ваня, хотя это письмо, написанное самим Ф. Ф. Кузнецовым, подписано в газете все же еще и мною и Гусевым, со своего коллеги по разным заседаниям обвинение снял на основе лишь устных разговоров и безусловной поддержки его во всех его праведных делах. Мне нравится в этом смысле стареющий, как и я, Гусев, он изобрел замечательную позицию: везде бывает на всех важных и судьбоносных писательских собраниях, везде присутствует, но в голосовании не участвует. Ни «за», ни «против», ни «воздержался». Об этом он мне рассказывал с некоторым даже восторгом. Как занятно все получается. Умываю руки. Сидит в буфете, что ли? Ах, этот русский и ушлый гений! Дело, естественно, на этом не закончилось. Когда во время заседания судья попросила меня высказаться по поводу сути обвинения, я отказался. Я могу высказаться лишь как эксперт или свидетель, но не как ответчик за статью или письмо, которого я не писал. Естественно, дело было перенесено, дата – 31-е марта, когда, если, конечно, фестиваль состоится, меня не будет в Москве.