Дневник 2006–2011 - [43]

* * *

Отец лежал на ободранном розовом диване, бледный, вспотевший, с подвернутыми джинсами. Мне сказали держать капельницу, ее в комнате некуда было прикрепить, я стоял и думал, что я совершенно ничего не чувствую, рука затекает, ничего такого, что, как я себе представлял, я должен был бы чувствовать оттого, что на моих глазах умирает родной человек, и я боялся на него посмотреть; мне только было его жалко, потому что я думал, как это все для него унизительно; позвонили какие-то отцовские родственники, мать ответила, что отца нет дома, повесила трубку и стала наливать врачам компот.

15 мая

Был в больнице у отца. Он в реанимации, переживает, что лежит совершенно голый в общей палате: там и мужчины, и женщины, ему стыдно. То, что лежащим вместе с ним совершенно все равно, голый он или нет, потому чтоони умирают, его не успокаивает. У патологоанатомического корпуса — роща, там живут собаки, интересно, подкармливают ли их человечиной медбратья?

Мертвых младенцев хранят в розовых упаковках из-под кукол, и в голубых коробках из-под набора деревянных кубиков, в холодильниках и в чемоданах, в подвалах и сундуках. Коробки с детскими останками, каждая примерно 60 см в длину, заворачивают в ткань и помещают в платяной шкаф в спальне, и там они хранятся по 50 лет.

16 мая

Лежал вечером и думал про счастливые билетики в детстве, из автобусов, троллейбусов и трамваев с шестью цифрами, если сумма первых трех цифр равнялась сумме последних трех, то такой билетик нужно было съесть. Я столько их в свое время съел — а счастья все нет! — и я, когда лежал, испугался, а вдруг у меня теперь от всех этих счастливых билетиков будет рак желудка?

21 мая

Однажды ночью он рассказал мне историю про столы и стулья, что есть столы, и есть стулья, и они вроде бы сделаны из одного материала, но относятся к разным категориям предметов, но что он имел в виду я так и не понял, а он не объяснил.

ВЕЙМАР, 31 мая

В электричке от Шененфельда до центрального берлинского вокзала одни русские. Со мной в вагоне ехал немолодой уже профессор математики из Петербурга, который каждый год по четыре месяца преподает в Ростоке уже двадцать лет, и его жена, ей что-то не так проставили в визе, она расстраивалась и переживала, хваталась все время за голову, охала и вообще была впредынсультном состоянии, которое, впрочем, не мешало ей все время пытаться накормить мужа, видного математика, бутербродом. Рядом с ними сидел старик, ветеран восьмидесяти семи лет с авоськой и старым-престарым портфелем, он прилетел из Москвы, надешевом самолете, у него сестра в Лейпциге. Ветерану было скучно, он пытался разговорить профессорскую семью, спрашивал, как они поедут в Росток, на каком поезде, рассказывал, на каком поезде он поедет в Лейпциг, рассказывал про войну, как он пошел в армию еще до войны, а потом воевал под Ленинградом, потом — работал в Германии, и однажды, когда еще не было стены, зачитался газетой, проехал свою остановку и оказался в Западном Берлине и потом всю жизнь боялся об этом кому-нибудь рассказать и никому не рассказывал до 1989 года. Еще он бы хотел поговорить о деле врачей. Ленинград для него — Ленинград, а не Петербург. Ну не знаю, — сказала профессорская жена, — правильно, я считаю, его переименовали в Петербург, везде уже давно Петербург, и по телевизору, и почту посылают только в Петербург. Ветеран снова спрашивал о поезде до Ростока, и как они поедут, профессорская жена сказала ему, что он хорошо сохранился для своего возраста, а он ответил, что никогда не пил и не курил, даже на фронте, когда было страшно. Теперь, правда, память подводит. Профессорская жена сказала: посмотрите, какие за окном маленькие немецкие дачки!Очень эстетно!Еще эти… ну, граффити, очень интересная эстетика. Я везу сестре разные наши газеты, сказал ветеран, ну, наши, еврейские. Жена профессора молча отвернулась к окну и стала сопеть.

Июнь

2 июня

Сходил на выставку про Гюго. Там было много интересных рисунков — например, Гюго вдохновляется на новый роман в скотобойне, стоя в луже крови. Рисунки самого Гюго, очень хорошие. И много фотографий: Гюго на скалах на берегу моря. Гюго в разных позах в своих рабочих кабинетах. Гюго, закрыв глаза, молится. Гюго на смертном одре. Гюго был красивым только в молодости и за минуты до смерти. Похороны Гюго. Ах, какие помпезные у него были похороны! Триумфальную арку сверху донизу украсили цветочными гирляндами, толпы народа на парижских улицах, катафалк усыпан алыми розами, белыми гвоздиками и фиалками, так что тела Гюго и не видно. Интересно, украсят ли так же пышно Кутузовский проспект, когда будут хоронить Солженицына?

МОСКВА, 12 июня

В этом году снова был на концерте фестиваля симфонических оркестров и на фуршете после него. Слушал Бетховена и Рихарда Штрауса. Дирижер все время тряс головой, а на Бетховене еще время от времени трогал себя за зад. После первого и второго отделений к сцене подбегала карлица с фотоаппаратом, садилась на корточки и фотографировала дирижера снизу.

15 июня

Дрочил в грозу— замечательный пример возможностей звукописи в русском языке.