Дневник. 1923–1925 - [13]

Там он взял три тома своих последних сочинений: «The Secret City», «Jeremy and Hamlet» и «Hamlet»[191] — и, написав на них мне дедикасы[192], подарил их мне. Повез еще в другие книжные магазины. Потом показал мне свою еще не устроенную квартиру на Ryder Street неподалеку от Jermyn Street’a. Там мы посидели, и он мне рассказывал о Melchior’e — своем датском певце[193]. Поехали в Tate Gallery. Быстро ее осмотрели — его все несло, он торопился. Потом вместе завтракали и пили бургундское вино. Разговор по душе: он уверял меня, что я — unique[194]. После завтрака он потащил меня к James Rimmes, антиквару, где очень долго выбирал гравюры — купил Rembrandt’a и Dürer’a, — a я скучал и ждал. Гравюры — теперешняя его страсть. Ходили с ним на выставку соврем[енных] художников в art gallery[195], где было все среднее и я ничего не отметил. Потом разошлись на время, я — домой: телефонировать и лежать. К 8-ми час[ам] зашел за Гью в Garrick Club[196]. Чудесный клуб, где висит множество интер[есных] портретов актеров, Hogarth’s, Reynolds’ы.

Видел красивый портрет Peggy Wolfington[197] работы Mercier в белом отличном платье. Всего некогда было осмотреть — Гью торопился. Что и увидел, то бегло.

Гью познакомил меня в club’e с знаменит[ым] Arnold Bennett’ом[198], но тот сказал мне всего два слова. Невзрачный человек, которого хватил, верно, паралич, т. к. говорил как параличные. Гью повел меня в театр Daly’s на «Mme de Pompadour»[199], прелестную венскую оперетту. И исполнение было прелестно, весело, изящно.

Постановка красивая, но, конечно, исторически неверная. Красивые актеры.

И игра их не похожа на игру актеров других наций — нравится больше.

В антракте Гью написал мне чек на 50 фунтов, другой — тоже на 50 ф[унтов] — он послал в Америку на имя Жени. В середине 2-го акта, распростившись со мной довольно рассеянно и совсем не нежно, ушел, чтобы попасть на поезд в Эдинбург.

Я был в душе обижен, а он наверно думал, что он мне gave a splendid treat[200]. В сущности же он все время торопился и таскал меня за собой, так что, фигурально сказать, я был все время с высунутым языком. И бросил меня для Garrick Club’a, где ему было интереснее, чем со мной. И уехал скоропалительно так.

Сегодня днем, будучи с Гью, я на улице встретил молодого художника Всев[олода] Сазонова, друга Бушена и Эрнста, кот[орый] живет уже давно в Лондоне. Мы с ним [успели друг другу] сказать всего два слова. Но какая случайность — встретиться в Лондоне с ним.

3 января, четверг

Встал позднее обычного. Ходил с Грабарем и Захаровым в White Star Line office.

Оттуда с Захаровым ходил покупать себе пижаму — купил шелковую пеструю индийского рисунка, перчатки и подтяжки. С Захаровым же в магазин Newman’a за аквар[ельными] красками. Неизвестная дама, бывшая в магазине, услыхав, что я спрашиваю, как попасть мне [на] 15, Wigmore Street, любезно предложила подвезти меня на св[оем] автомобиле туда. Едучи, мы разговорились, она оказалась американкой. В банке получил по чеку Гью после некот[орых] разговоров, т. к. чек был помечен 2 января прошлого года. Но мне все-таки выдали деньги. Из Wigmore Street вернулся пешком домой. Потом по underground’у[201] поехал на одну из конечных станций — Elephant and Castle. Хотя Гью мне и объяснил подробно, как найти этот Savoy Baths, я долго искал улицу и почти уже хотел возвратиться, но все же нашел — так мне хотелось этого «fan’a»[202]. Я был in a nervous agony[203].

В вестибюле полагается снять сапоги и взять туфли, и оставить часы и проч[ие] зол[отые] и драгоц[енные] вещи. Небольшая bathroom[204] и комната вроде как бы для отдыха, с парусинными креслами. Мало народу. Два скверных <…>[205] банщики. Мне <…>[206]. (<…>[207] банщик <…>[208] и противно чрезвычайно.) <…>[209] здесь делается <…>[210] ноги, а банщик рукой <…>[211] мыло <…>[212] запустил <…>[213] руку туда <…>[214]…

Удовольствия мало вообще, а я <…>[215] не получил, хотя I did come[216]. Было страшновато, грустно. Совсем не то, что мне рассказывал об этом месте Гью еще в П[етербур]ге. Или это был неудачный день, <…>[217]… (<…>[218].) Когда я вернулся в отель, я немного опоздал — меня уж ждали муж Надежды Леонтьевны (Устинов) и один его знакомый американский журналист по имени Steele[219]. Пошли втроем пить чай в Savoy Hotel. Я говорил Steele’ю о русской живописи и о себе. Беседа была короткая: Steele лишь назначил на завтра свидание у него в редакции, я ему обещал показать то, что у меня есть о себе: «Le livre de la Marquise»[220] и книжечку Эрнста. Вернулся домой и в своей комнате нашел беседующих между собой Брайкевича и Захарова. Мих[аил] Вас[ильевич] замучил меня политическими разговорами и экономикой, которыми я не интересуюсь, и в них ничего не понимаю.

Мы с ним распростились и больше здесь не увидимся. К половине 9-го на taxi поехал к Ксении Поляковой, она была одна. Дали мне холодный обед. Болтали.

От нее я телефонировал Ариадне Владимировне Тырковой[221], которой очень, по словам Ксении, хотелось меня видеть. Я обещал ей завтракать у нее завтра. Потом позвонил Сазонову, Всеволоду Сергеевичу, молодому художнику. Говорили по телефону с ним довольно долго. Потом опять болтал с Ксенией. Около 11-ти, расцеловавшись с ней, я уехал в отель. В hall’e