Для тебя моя кровь - [77]

От рассказа Таньки меня затошнило, накатила слабость. Лечь бы сейчас, закрыть глаза, отключиться от всего, унестись далеко от этих давящих стен, обезумевших от тяжёлой работы, замкнутого пространства и отсутствия солнечного света женщин. Где же моя светло- голубая комната, окна которой выходят в благоухающий разнотравьем сад, где он, свежий ветер, где кричащие птицы? Во что же превратилась моя жизнь? Кто виноват? Никто не виноват, кроме меня самой. Я всё разрушила, растоптала.

Окошечко в двери со скрежетом открылось, и все мы встали в очередь, чтобы получить порцию жидкого, безвкусного, едва тёплого варева и краюху ржаного, почему- то, неизменно сырого, хлеба.

Стук ложек о железные миски, чавканье. Гадкое варево не лезет в горло, но я проталкиваю его в себя, ведь до обеда ещё предстоит дожить.

Руки мёрзнут даже в перчатках. Мы сидим вокруг огромного корыта, до краёв наполненного сизыми шариками, в которых заключено ядрышко студенистое, упругое. Эти ядра необходимо извлечь из сизой скорлупы и отмыть, так, чтобы коричневое стало прозрачным. Шуршит над головой синюшная листва, скрипит под ботинками мёрзлая трава. Скорлупа жёсткая, гладкая. Непослушные пальцы с трудом хватают шарик и сжимают его, чтобы раздавить. Но покрытие не поддаётся, лишь выскальзывает и падает на траву. Дышать всё тяжелее, в голове мутится от холода и осознания того, что работе нет ни конца ни края. Я уже не чувствую ни ног, ни рук, ни носа. Никто не разговаривает, каждый боится упустить ту толику тепла, что позволяет двигаться, шевелить пальцами, Стоять на коленях перед корытом неудобно, затекают ноги, и я усаживаюсь на землю. От копчика по всему позвоночнику взбегает холод, вонзается острым кинжалом. Темнеет в глазах, а пальцы продолжают ломать скорлупу, вытаскивать ядро и, опуская его в воду, промывать.

- Скорее бы уже в ад попасть, - ворчит Надька, едва шевеля посиневшими губами. – Там на сковородках тепло. Чтобы отогреться мне и вечности не хватит.

Все усмехаются, но молчат, открывать рот и извлекать какие- то звуки тяжело. Зачем родине столько амгры?

Неужели вакцинация и отравление водоёмов требуют такого количества?

Наконец объявляют обеденный перерыв. Заключённые оживляются, кто- то отпускает шуточки, кто- то смеётся, сдавленно, осторожно, с трудом разлепляя замёрзшие губы. В голове крутятся слова нашей тюремной песенки. Да, у нас здесь свой фольклор и песни, и частушки, и стихи и даже приметы.

Обед, обед, его мы заслужили,

Мы добываем амгру для страны.

Её мы доставали, мыли и варили,

Примёрзли к заднице казённые штаны.

Мы просто бабы- жёны и подруги,

Мы тоже люди и хотим пожрать.

Обед, обед, и нету слаще муки,

Чем в очереди у бочка стоять.

На хилой старенькой лошадке с бурой, свалявшейся шерстью и грустными мудрыми глазами привозят огромный бак с каким- то варевом. Сегодня раздатчицей работает Лидуха, одна из подружек Ники, крупная краснолицая баба с торчащим ёжиком рыжих волос и, на удивление, пронзительно- визгливым голосом.

- В очередь! – визжит она.

Мы выстраиваемся. Вкусно звенит половник о стенки бочка, аппетитно что- то шмякается в железные миски.

Варево, как утверждают старожилы, это суп из пшёнки, ещё горячее, и приятно обжигает руки. Я блаженно закрываю глаза, наслаждаясь теплом и запахом съестного. Закоченевшие пальцы приятно покалывает, тепло бежит от дистальных фаланг к средним, к проксимальным, разливается по ладони, спускается к предплечью. Но нужно есть, скорее, пока тарелка не остыла, пока конвой не рыкнул: « Прекратить приём пищи! Работать!»

Чувствую, как горячая масса скользит по горлу, пищеводу, тело дрожит от радости, оно согрелось, оно утолило боль, скручивающую кишечник в тугой узел, грызущую желудок.

Но всё хорошее длиться недолго. И вновь изнуряющая, отупляющая работа, холод, слабость, слипающиеся веки.

- Скажи, Инга, - Танька едва шевелит синими губами, изо рта вылетает облачко пара, но пальцы её ловкие, юркие, воровские, легко и аккуратно разламывают скорлупу, вытаскивают ядро.- Почему на тебе всё как на собаке заживает? Вот вчера ты порезалась скорлупой, а сегодня даже следа от раны не осталось.

- Не знаю, - прохрипела я, досадуя на подругу. Ну вот нашла когда разговоры заводить, тут не только болтать, дут и дышать то с трудом удаётся.

- Ты ведьма, наверное, - ещё и Надька туда же. – В холодной воде спокойно моешься, раны сама себе затягиваешь. Может ты наговор какой знаешь?

- Нет у меня никакого наговора, - от усилий произнести эту фразу, на глаза выступили слёзы. Этак я и вовсе голос потеряю. А голова кружится невыносимо, руки с каждой секундой становятся слабее и слабее. Вот и пришла расплата за мою, чудесным образом приобретённую, регенерацию и устойчивость к холоду. Как говорится: «Не всё коту масленица».

- А может ты- вампир? – смех Таньки прозвучал глухо, натужно.

- Сидела бы я тогда здесь, как же.

Нет, голос меня точно покинет, не сейчас, так вечером. Даже к Нике с просьбой обратиться не смогу. Теперь я твёрдо уверилась в том, что без больничного мне не обойтись, придётся идти на поклон к барыне. От мыслей о спасительном больничном стало немного легче, словно мой организм решил включить свои резервы, раз уж я собралась отдыхать.