Для меня, парня, чья единственная радость - любить тебя, моя сладость - [2]

На обочине возникла вывеска «ПИВО, ВИНО, ЛИКЕРЫ, ЛЕД». Хубер остановил машину, «понтиак-чифтэйн», и, заскочив в магазин, купил за 27 долларов бутылку бренди девяностовосьмилетней выдержки с восковой печатью на горлышке. Бутылка была старой и грязной, но бренди, когда Хубер вернулся с ним, — выше всяких похвал. Надо отметить это дело, сказал Хубер, щедро предложив бутылку сначала Блумсбери, который, с общей точки зрения, недавно пережил утрату и потому заслуживал особого внимания, насколько это было возможно. Блумсбери оценил порыв великодушия со стороны друга. Пусть у него полно пороков, рассудил он, но и добродетелей тоже достает. Впрочем, пороки все же перевесили, и, потягивая старый добрый бренди, Блумсбери принялся исследовать их всерьез, в том числе и те, коими грешил Уиттл. Единственным пороком Хубера, после многих «за» и «против», Блумсбери посчитал неспособность следить за мячом. В частности, на дороге, рассуждал он, достаточно какого-нибудь щита «Бензин Тексако», чтобы Хубер позабыл про свои прямые обязанности — управлять средством передвижения. У друзей имелись и другие косяки, как смертные, так и простительные, которые Блумсбери обмозговывал с подобающей тщательностью. В конечном итоге, его раздумья прервало восклицание Уиттла: Старые добрые денежки!

Было бы неправильно, сурово начал Блусмбери, зажиливать их. Коровы пролеталиывали за окнами в обоих направлениях. То, что за все годы сожительства деньги были нашими, и мы их копили и гордились ими, не меняет того факта, что с самого начала деньги были скорее ее, чем моими, закончил он. Ты мог бы купить яхту, сказал Уиттл, или лошадь, или даже дом. Подарки друзьям, которые подерживали тебя в достижении этой трудной и, позволю заметить, препоганейшей цели, добавил Хубер, вдавив акселератор до отказа так, что автомобиль чуть не взлетел. Пока все это говорилось, Блумсбери развлекался мыслями об одном из своих излюбленых выражений: Все тайное непременно становится явным. Вдобавок, он вспомнил несколько случаев, когда Хубер и Уиттл обедали у него. Они восхищались, накручивал он себя, не только вытачками на платье хозяйки дома, но и пикантными деталями ее «фасада» и «заднего двора», которые тщательно обсуждались и снабжались обильными комментариями. Это к тому, что данное предприятие (читай: дружба) стало для него совершенно нерентабельным и прямо на глазах разваливалось. Хубер, к примеру, чуть ли не щупальцы вытянул один раз, чтобы потрогать эти прелести, когда те оказались поблизости, аж выгнулся и высунулся весь так, что логика ситуации вынудила Блумсбери на правах хозяина дать Хуберу по рукам поварешкой. Золотые деньки, подумалось ему, в сиянии нашей счастливой юности.

Совершенный идиотизм, сказал Хубер, мы знаем только то, что ты соблаговолил рассказать нам об обстоятельствах, окружающих развал вашего союза. А чего вам еще не терпится вызнать? спросил Блумсбери, ничуть не сомневаясь, что им захочется вызнать все. Было бы интересно, мне кажется, в качестве житейского опыта, естественно, как бы невзначай ответил Уиттл, к примеру, узнать, на какой стадии совместная жизнь стала невыносима, плакала ли она, когда ты сказал ей, или же это ты плакал, когда она сказала тебе, ты был зачинщиком или она была зачинщицей, случались ли физические разборки с мордобоем или вы просто обоюдно швырялись предметами совместного быта, имело ли место хамство, какого рода и с чьей стороны, был ли у нее любовник или не было, то же самое в отношении тебя, кому достался телевизор — тебе или ей, диспозиция баланса домашней утвари, включая столовое серебро, постельное белье, лампочки, кровати и корзины, у кого остался ребенок, если таковой существовал, какая еда до сих пор осталась в кладовке, что случилось со склянками и лекарствами в них, включая зеленку, спирт для растираний, аспирин, сельдерейный тоник, молочко магнезии, снотворное и нембутал, был ли это развод в удовольствие или развод не в удовольствие, она заплатила адвокатам или ты заплатил, что сказал судья, если судья наличествовал, просил ли ты ее о «свидании» после вынесения решения или не просил, была она тронута или же не тронута этим жестом, если такой жест был произведен, было ли свидание, если оно было, забавным или совсем наооборот, — одним словом, мы бы хотели прочувствовать это событие, добавил он. Жуть как хочется знать, сказал Хубер. Я помню, как все происходило, когда моя бывшая жена Элеанор отвалила, не унимался Уиттл, но очень смутно, столько лет прошло. Блумсбери, тем не менее, размышлял.

Ты слыхала новсть, Пышчка, благоверная моя, Марта, умчалась от мене в ероплане? етим клятым Шампаньским Рейсом? Ууу Вашпригожсть, дурость кака, такова красавчка, как вы, кинуть. Ага, тока петух пропел, Пышчка, как ее ужа след простыл, токмо бутыль с шампунью в будваре осталась. Вот уж сучка-то она, что такой позор-то учинила, Вашвеличство, Вашей безгрешной рипутанции. Заперлася в сортире, Пышчка, и даже на на День Флага не хтела выхдить. Невероятно, Милстер Блумсбери, что такая как ента в двадцатм веке может жить бок о бок с нами, порядшными девшками. А любови с нежностями не боле, чем у дрына, а благодарности не боле, чем у стакана с магнезией. На нее как поглядишь, так будто в Армии Спасения одежу себе покупала в рассрочку. Она еще мне гворила, чуть не отпечатки пальцев с ей сымаю, да впридачу кроме траха мне, мол, ничо не нада. Тю-у, Милстер Блумсбери, мой супружник Джек завсегда с теликом в постелю ложится, так тот, бывалоча, всю ночь напролет мне в хребтину упирается. В постеле? В постеле. Это все с черти сколько уже, Пышчка, миновало с той поры, когда любовь по сердцу прошлась. Ууу Вашлегантнсть, во всем Западном Полушарьи нету такой девшки, кторая устояла б супротив великолепья такого роскошнова мужика, как Вы. Эта женитьба, Пышчка, похоронила меня для любви. Тяжко ето все, Блумичка, но трагически истинно, тем не мене. Не хочу я жалиться, Пышчка, но пониманья меж взрослыми и так мало, чтоб мутить ево ентими вот сантиментами. Я, можа, и не согласная была б с Вашроскошеством, в угоду-то, кабы сама не говорила Джеку тыщу раз, пониманье — ет само главное.