Для любви нет преград - [35]

– Ты улыбаешься, – сонно прокомментировала она.

Данте улыбался потому, что обычно ему не приходилось ждать согласия женщины так долго, но Джесс была другой.

– Ну? – мягко спросила она, протягивая руку. – Ты собираешься объяснять?

Выключив свет, он обнял ее.

– Ты спишь? – спросила она, когда прошло какое‑то время. – Ты сожалеешь об этом?

– Нет.

– Будешь сожалеть потом?

– Ты устала, – пробормотал он.

– Нет, – возразила Джесс. – Но мне действительно нужно отдохнуть.

Чтобы успокоить ее, он обнял ее крепче.

– Я не хочу, чтобы ты подумал, что у меня есть сомнения, – прошептала она.

Было очевидно, что она хотела поговорить. Отпустив ее, он сел рядом с ней.

– Поговори со мной, – мягко подбодрил он ее.

– О потерях, печали и долге и о том, что никогда не бывает времени подумать об этом?

– Вероятно, у нас не было подходящего времени, – признался он, взъерошивая волосы.

– Перестань меня отвлекать, – ответила Джесс, улыбаясь, – или мы потеряем еще один шанс поговорить об этом.

– Я даже не уверен, что мы должны говорить об этом сейчас, когда тебе так явно нужно спать.

Глядя в его глаза, она объяснила:

– Сначала мне нужно поговорить, а потом поспать.

– Давай, – тихо сказал Данте в ожидании.

– Я не плакала, когда умерла моя мать, – наконец сказала Джесс тихим голосом, как будто все еще чувствовала себя виноватой. – Я не знаю, как ты чувствовал себя, когда потерял родителей.

– О, я был зол, – признался он, вспоминая. – Когда я приехал в больницу, один из врачей сказал мне: «Где жизнь, там и надежда».

– И конечно, ты отчаянно надеялся, что он прав, и поверил ему.

– Надежды не было, – подтвердил он. – Мои родители уже были мертвы, когда я ворвался в больничную палату.

– Сколько тебе было лет?

– Я был достаточно взрослым – семнадцать или восемнадцать. С того дня мне стало трудно доверять кому‑то за пределами моего ближайшего окружения.

– А кто мог тебя в этом винить?

– Явно не ты, – заметил он, глядя в глаза Джесс. – Итак, в чем причина того, что ты так скованна?

– События, – сказала она лаконично, как это делают люди, когда за одним словом скрывается целый мир проблем.

– Расскажи мне об этих событиях, – мягко попросил Данте. – Я знаю о горе, которое ты скрывала, поэтому предполагаю, что мы говорим о твоем отце.

Некоторое время Джесс молчала, а затем призналась:

– Он был таким гордым человеком…

– Был? – уточнил он.

– Ты должен помнить… – В ее глазах плескалась боль.

– Помню. Горе всех делает ранимыми, так что, полагаю, твоему отцу потребовалось время, чтобы преодолеть потерю.

– Ему было нелегко.

– И тебе, – тихо заметил он.

– Разве не говорят, что любовь делает все возможным?

Она выглядела такой грустной, когда задала этот вопрос. Его воображение пока могло заполнить пробелы. Джесс не была готова рассказать ему подробности. Может, никогда не будет. Она была права в том, что ее отец был гордым человеком, а Джесс так же заботилась о семье, как и он. Она должна была решить, когда и что именно ему расскажет.

– Я доверяю тебе, – призналась она, прежде чем погрузиться в задумчивое молчание. – Я знаю, что ты не скажешь ничего, что навредит репутации моего отца.

– Никогда, – пообещал Данте.

Он молчал, пока Джесс собиралась с силами.

– Я построила свою взрослую жизнь на обещаниях, данных моей матери. Обещания заключались в том, чтобы продолжить свое образование и получить квалификацию, чтобы я могла зарабатывать на жизнь и заботиться о моем отце и ферме. Это не оставляло мне много времени, чтобы оплакивать смерть матери. Ведь альтернатива заключалась в том, чтобы погрузиться в горе и ничего не достичь, то есть я бы обманула ее надежды.

– Нам всем нужно время, чтобы скорбеть. Давай опираться на прошлое и будем помнить тех, кого мы любили, зная, что они хотят, чтобы мы делали это.

– Ты всегда находишь способ заставить меня улыбнуться, – задумчиво заметила она. – Ты хочешь наказать меня за это?

– Ты хочешь быть наказанной?

Ее взгляд упал на смятую кровать.

– Ты доставил мне огромную радость десять лет назад.

– Ты имеешь в виду поцелуй в конюшне твоего отца?

– Это было только начало, – призналась Джесс. – А теперь ты снова доставил мне радость.

– Чему я несказанно рад…

Когда он замолчал, она спросила:

– Данте, что‑то не так?

Сейчас было не время объяснять, что происходит с фермой.

– Нет. Все в порядке. Поговорим утром снова.

– Обещаешь? – мягко спросила она.

– Обещаю. – Обняв Джесс, он устроился на кровати. Почувствовав, как ее слезы скатились ему на грудь, он повернулся, чтобы посмотреть на нее. – Почему ты плачешь?

– Я счастлива, – призналась она.

Обняв Джесс, он поцеловал ее в макушку.

– Засыпай. Я никуда не пойду.

Дыхание Джесс стало ровным, и Данте почувствовал удовлетворение от мысли, что она смогла расслабиться в его руках.

Была ли это любовь?

Глубокое доверие было любовью. Обнажать воспоминания, которые были мучительны для них обоих, и доверять их друг другу было самым ярким доказательством любви. Теплое удовлетворение внутри его напоминало любовь. Что иначе могло заставить его лежать здесь, желая эту женщину, но боясь побеспокоить ее?

Это было прекрасное начало Рождества. Джесс проснулась и обнаружила, что в эти темные тихие часы раннего утра она лежала, обнаженная, в постели с Данте. «Обнаженная и довольная», – поправила она себя. Но желание не заставило себя долго ждать. Данте оказался таким же нетерпеливым, как и она. Удовлетворенно вздохнув, он сменил позу, чтобы облегчить ей задачу.