Длинные уши в траве. История косули Рыжки - [6]

— У нее разбита голова, — сказал папка. — Наверное, когда скатывалась с камней. Поглядите, она совсем апатичная, и глаза закрыты.

— Пап, а что такое апатичная? — спросила Ивча.

— Безучастная, — объяснил папка. — Равнодушная ко всему. Это несчастный детеныш косули, там, наверху, определенно что-то случилось. Принесите молока.

Мама побежала в дом, а за ней вдогонку бабушка.

— Захватите перекись и бинты, — крикнул им папка.

Косуля лежала неподвижно и была похожа на комок рыжей шерсти с торчащими палочками, на каких обжаривают сардельки. Со склона донеслось чье-то бормотанье, и тут же следом отозвался хозяин нашей долины, усатый филин, что живет в растрескавшихся камнях над рекой.

Угу, бу-бу-бу, угу — загудело со стороны скал так, будто поднялся ветер. Косуля вдруг сильно дернулась, беспомощно раскинула передние ножки и ткнулась головой в траву.

— Ну ничего, ничего, — растерялся папка, снял очки и протянул их мне. — Не бойся, тебя здесь никто не обидит. Ну, женщины, куда вы запропастились, где вы, сколько можно?..

Все разнервничались. Мама протирала косуле головку марлей, смоченной в перекиси, и все время приговаривала: «Бедняжечка, как же ты покалечилась, как же тебе досталось», бабушка прыгала вокруг миски с молоком, а папка пытался раскрыть косульке рот.

— Ну вот, вот… — заикался он в расстройстве.

Мама намочила палец в молоке и сунула косульке в ротик.

— Просто невероятно, просто непостижимо, — сказал папка, — у этого зверька вообще не развит сосательный инстинкт.

— Тебе только это приходит на ум, — отрезала мама. — Ведь она в шоке.

— Что с ней будешь делать, раз она не хочет пить? — сказал папка.

Дядюшка с грустью поглядел на пустой котелок и взял с доски ломтик шпика.

— Да, дорогие мои, — заявил он. — У природы свои законы. Я это хорошо знаю. Как-никак я из деревни.

— Мам, принеси махровое полотенце, — попросила бабушку наша мама.

— Ну, чего ждешь, — накинулась бабушка на дядюшку. — Чего ты все жуешь, как какое-то жвачное животное! Принеси-ка махру.

Дядюшка принес полотенце, но похоже было, такое сравнение оскорбило его — он сел на мостик и бросил угрю дождевого червя на крючке. Мама смочила кончик полотенца молоком и вложила его косульке в рот.

— Ну вот, попей все-таки, ты же голодная, ты же пить хочешь. Не бойся, ней, пей, соси… — говорила мама и гладила косулю по шее.

Вдруг мы ясно услышали — что-то чмокнуло, потом зашипело так же, как когда у Артура спускает шина, потом чавканье стало еще слышней, и косуля вытянула шею.

— Она пьет, — тихо сказала мама. — Сосет полотенце. Это хорошо.

Немного погодя маме удалось вытащить кончик полотенца. А когда косуля высосала его во второй и в третий раз, мама придвинула ей под нос розовую миску — из таких мы обычно едим суп, сваренный в котелке.

— Ну, ладно, — сказала мама и, как щенку, намочила косуле носик в молоке. — Не бойся и попей как следует.

— Вот бы никогда не подумал, — покачал головой папка, увидев, как быстро исчезло молоко, словно у миски дно прохудилось. — Она прекрасно пьет из миски.

— Вот именно, — сказала мама. — У нее нет сосательного инстинкта. А теперь самое лучшее, если мы оставим ее в покое.

Косуля напилась, а потом головка ее опять беспомощно свесилась, и маме пришлось придерживать ее руками.

— На ночь положим ее в холле, а утром посмотрим, — решила мама. — Девочки, пошли устроим ей что-то вроде норки. Главное, чтобы она ни обо что не ударилась, если вдруг почему-то разволнуется.

Папка закурил и пошел на мостик к дядюшке, а мы отправились в холл. Первой шла мама с косулей на руках, за ней, как обычно, спешила Ивча, за Ивчей — бабушка с миской молока и обсосанным полотенцем и наконец я.

— Мам, а она не умрет, ведь она такая маленькая! — хныкала Ивча. — А может, ей спать в кровати? А не будет ей в холле холодно, если мы ее просто так положим?

Мама ничего не ответила, но бабушка сказала:

— Не волнуйся, Иванка, главное, что она наелась. А теперь все спать, утро вечера мудренее.

Но я-то хорошо слышала, как у мостика дядюшка сказал папке:

— Косуля до утра не протянет.

Всю ночь я не могла уснуть. То и дело просыпалась и прислушивалась, что делается в холле. И вдруг неожиданно меня окликнула Ивча:

— Спишь?

— Нет, — ответила я.

— Я боюсь, что она умерла, — зашептала Ивча. — Там так тихо. Там никогда не бывает так тихо.

Я тоже боялась, что с косулей случилось что-то плохое.

— Пойдем поглядим на нее, — позвала Ивча и влезла ко мне в постель. — Все-таки сразу узнаешь, спит она или…

— Не говори об этом, — оборвала я ее.

Мы обе помолчали, а потом, когда опять разговорились, вдруг услышали, как в соседней комнатушке щелкнула зажигалка и раздался папкин голос:

— Девочки, что с вами, почему не спите? Угомонитесь, наконец.

— Пап, — захныкала Ивча, — мы боимся, что косуля может умереть, она ведь такая маленькая и слабая. Ты тоже боишься?

Папка молчал с минуту, а мы так и замерли от страха: вдруг он что-то знает, а нам не хочет сказать? Но потом донеслось из его комнатушки:

— Спите, девочки. Обязательно все будет хорошо. Она родилась для того, чтобы жить, а не умереть.

Уснули мы под утро, когда услышали, как на лиственнице кричит зяблик Пипша и воробьи дерутся с поползнями. Мы проснулись и тотчас бросились в холл, но косули там уже не было. Мы выскочили из дому и увидели, что все наши сидят во дворе и смотрят на какой-то комочек, что лежит перед ними на старом одеяле. Это была наша косулька. Когда я впервые увидела ее при свете дня, она показалась мне такой маленькой, меньше, чем щеночек; у нее были только глаза, ножки-палочки, длинные уши и больше ничего, ровным счетом ничего.