Длинные тени - [58]

Берек стоит на том самом месте, где он встретил Рину. Перед его глазами ее горестно надломленные брови, распухшие губы, скрюченные пальцы. Спазмы сжимают горло. Плечи трясутся от беззвучных рыданий.

Кневский, должно быть, понял, какие чувства обуревают Берека, притянул его к себе и тихо промолвил:

— Пошли, друг.

Они вышли на опушку леса. По-прежнему растут подсолнухи, поодаль пасется стадо коров. Но пастух — другой, и подпаска рядом с ним не видно.

— Джень добжий!

— Джень добжий, панове!

Кневский справляется у пастуха, знает ли он деда Мацея. Конечно, знает.

— Он в селе?

— А где ж ему быть?

Пастух долго смотрит вслед незнакомым людям. Кто они? По-видимому, городские. Дед Мацей мыкается на старости лет один-одинешенек. На прошлой неделе пастух встретил его у кладбища. Все не может дед забыть свою Ядвигу. На том же кладбище похоронен и Тадек. Был он деду Мацею за внука, от смерти его спас. На кладбище завернули и эти городские и, видать, приходят сюда не в первый раз: знают, где находится могила Ядвиги.

День уже клонился к закату. Кневский и Берек напились у деревенского колодца, освежили лица холодной водой и направились к хате деда Мацея.

Старик сидит на завалинке, сгорбленный, с беспомощно повисшими натруженными руками. Из каждой морщинки проглядывает старость. Что надо этим приезжим, которые поздоровались с ним? Наверное, тоже попросят рассказать о солтысе. Почему именно его Гжегож Нарушевич взял одним из десяти заложников… Приезжие просят разрешения войти в дом.

Он ковыляет впереди них, опираясь на палку. Петух в ярко-золотом оперении уступает ему дорогу. Старик обходит старое решето, давно оставленное наседкой и ее семейством. Выцветшие серые глаза из-под нависших бровей почти ничего не видят. Теперь ему приходится передвигаться с помощью палки. Гости вроде о чем-то спрашивают, но его уши давно уже никуда не годятся. Он слышит только, когда ему громко кричат или если заранее знает, что ему скажут. Их, кажется, интересует его здоровье? А может, что-нибудь другое. Надо ответить так, чтобы годилось на все случаи. И, напряженно вглядываясь в лица, стараясь по губам увидеть то, что не может расслышать, он произносит уже привычные слова:

— В моем возрасте что поделаешь?

Кневский догадался, что Мацей туг на ухо, и старается говорить как можно громче:

— Зато вы много хорошего людям сделали.

— Я? — искренне удивляется старик. — Э, нет! Люди воевали, шли на смерть, а я в это время, как всегда, пас скот.

Берек засмотрелся на фотографию, висящую на стене, — раньше он ее здесь не видел. Молодой военный с эполетами на плечах как две капли воды похож на деда Мацея. Кто это? Сын, наверное.

— Спасая от смерти еврейских детей, вы ведь тоже рисковали жизнью, — говорит Станислав.

— Никого я не спасал. Не знаю, кто это вам сказал, но если вы что-то и слыхали, то скажу, что это все — Ядвига. Не доведись ей раньше времени умереть, возможно, и дети были бы живы. — И дед Мацей, поощренный вниманием гостей, не удержался, чтобы не поведать им о горестной судьбе скрывавшихся у него беглецов.

Старик рассказывает, и Берек ловит каждое слово, будто обо всем этом слышит впервые.

— И в том, что Тадек погиб, — заканчивает Мацей, — я, должно быть, тоже виноват. Надо было научить его сдерживать свою ненависть к Нарушевичу.

— Дед Мацей, — Берек схватил старика за руки, — вы не должны так говорить. Неужели вы меня не узнаете? Я пришел к вам с дядей Тадека, Станиславом Кневским. Вы ведь о нем слышали.

Пораженный дед Мацей моргает полуслепыми глазами. Уже поздний вечер, а рассказам о пережитом нет конца.

— Одного не понимаю, — говорит дед Мацей Кневскому. — Как вы могли отпустить Тадека к Гжегожу, почему не взяли его с собой?

Станислав встает с места и закуривает.

— Возможно, вы и правы. Родители Тадека решили, что именно у этого негодяя мальчику удастся переждать тяжелое время. То, что Тадек не пойдет его дорогой, всем было ясно.

Дед Мацей долго что-то ищет в буфете и ставит на стол шкатулку и табакерку из тех, что когда-то изготовляли он сам, Тадек и Берек. Это подарок Кневскому. Он ставит также бутылку самогона и скромную закуску. Это все, что есть у него в доме. Берек выпил полстопки, голова у него закружилась. Дед Мацей улыбнулся:

— Ты пьешь, как пьют горячий чай, а не водку. Сейчас я тебе постелю. Раздевайся и ложись спать.

Берек почувствовал приятную усталость. Глаза слипались. И уже в полусне он услышал разговор.

— Берек наверняка захочет учиться, — сказал дед Мацей.

— Безусловно. Но сначала надо покончить с войной.

— Долго ждать, покуда всем бедам придет конец. Дерево гнется, пока оно молодо. У кого он жить будет?

— Пока со мной. Будет работать и учиться. А потом, если захочет, поступит в университет.

— В какой, в Люблинский или Варшавский?

— Не знаю. Может случиться, что мне придется работать в Германии. Тогда Берек, возможно, будет учиться в Берлине.

Деду Мацею показалось, что он недослышал:

— Где?!

Станислав повторил.

— Что ж это вы, пан Станислав, вздумали надо мной смеяться? Берек в Берлине? На кого же вы думаете его учить? На доктора?

— Голова у него светлая. Если захочет, станет доктором.