Длинные тени - [175]

Как ты живешь? Пришли мне свою семейную фотографию. На днях я смотрел телевизионную передачу о твоем Ростове. Красивый город. Показывали улицу Энгельса, «Ростсельмаш», стадион, зону отдыха вокруг города и, разумеется, реку Дон. Показывали рынок и даже толстяка, торгующего рыбой.

Не исключено, что в будущем году я буду в Польше и оттуда постараюсь съездить в Советский Союз. Может быть, увидимся с тобой.

Томас Блатт

Печерский снял очки и вложил в футляр. Затем поднялся и поставил папку с письмами Томаса на место. Шагая по комнате, он хмурит брови. Удивительное дело: неужели столько узников знали о плане восстания и о том, кто им руководит? И опять-таки, как ему помнится — а он эти события держит в памяти, словно под увеличительным стеклом, — десятым по счету и последним, кто за два дня до восстания был посвящен в эту тайну, был капо Бжецкий, а как пишет Томас, об этом, оказывается, знал и еще кое-кто. Он непременно спросит об этом Томаса. Выходит, кто-то из подпольщиков был неосторожен. А что, собственно говоря, спрашивать? Кузнецы, слесари, тайно готовившие топоры и ножи, естественно, понимали, для чего они их делают. К тому же было это бог весть когда, и какое теперь имеет значение?

Одна мысль тянет за собой другую. Во второй лагерь, на самое опасное задание, где требовалось ликвидировать четырех эсэсовских офицеров и перерезать телефонные кабели и провода сигнализации, был послан не Шубаев, как это пишет Томас, а Цибульский. Шубаев отправился в портняжные мастерские; там ему предстояло покончить с Нойманом, временно исполнявшим обязанности коменданта лагеря. Цибульский знал, что его удар топором должен быть первым, и он, пожалуй, обиделся бы, если бы это доверили сделать кому-либо другому. Он был еще довольно крепок и сохранил силу в руках. Борис взял с собой двух молодых парней — Михла и Беню. Это были его помощники. Сопровождающим у них был капо станционной команды Чепик. Тут Блатт что-то напутал. Ничего удивительного: в такой момент немудрено было забыть и собственное имя. Намного хуже, если путают умышленно, пытаясь присвоить себе чужое имя. Печерский вспомнил историю с лже-Цибульским, присвоившим не только чужое имя, но и чужие заслуги.

ЛЖЕ-ЦИБУЛЬСКИЙ

18 июля 1964 года, в восемь часов утра, в передаче Всесоюзного радио среди других новостей прозвучала обширная и захватывающая информация новосибирского корреспондента о том, как герой собиборского восстания Борис Цибульский двадцать три года спустя встретился со своим сыном, родившимся на оккупированной Украине. Печерский передачи не слыхал. Как раз в это утро его вызвали на совещание к директору завода. Но, как только он вернулся в цех, ему об этой передаче сообщили. О его причастности к Собибору знали все рабочие цеха.

— Как, как вы сказали? Борис Цибульский? — переспросил Печерский. Ему трудно было поверить в это.

Последовала долгая пауза, — бухало сердце, все остальные звуки глохли.

Все послевоенные годы он разыскивал оставшихся в живых собиборовцев. Цибульского он не искал. Его, тяжело больного, в жару, после переправы в ледяной воде через Буг, они вынуждены были оставить в одном из сел в партизанской зоне оккупированной Западной Белоруссии. С ним осталась женщина, бежавшая из гетто. От нее Печерский позднее узнал, что Борис скончался от воспаления легких.

Значит, это была неправда, или же женщина что-то перепутала. Как бы то ни было, очень уж хотелось верить, что произошло чудо, что Борис жив. Не могло же Всесоюзное радио допустить ошибку.

Весь день он не находил себе места. Звонили без конца. Справлялись, слушал ли он радиопередачу. Позвонил Вайспапир из Артемовска, Розенфельд из Гайворона, Вейцен из Рязани, Литвиновский из Куйбышева. Близкий друг из Москвы сообщил Печерскому, что он узнал телефон новосибирского корреспондента Всесоюзного радио, но пока ему не удалось связаться с ним. Не успел положить трубку, как снова раздался звонок. Это Ольга Ивановна. Слушая ее, посторонний человек мог бы подумать, что воскресший из мертвых Борис по меньшей мере ее родной брат.

Давно уже Печерский так не торопился домой с работы. Он даже не замечал, что в лицо дует горячий, пыльный ветер и что рубашка на нем мокрая от пота. Город отдавал накопленный за день жар. Александр Аронович все думал о Борисе и будто видел его перед собой живым. Был он простым парнем — возчиком из Донбасса. На первый взгляд он даже казался грубоватым, но на самом деле был на редкость отзывчивым, готовым в любую минуту прийти на помощь измученным и отчаявшимся людям, окружавшим его. Даже в минском карцере он всех подбадривал то шуткой, то остротой. И в тифозном бараке он повторял: быть человеком — это не заразительно.

Зря Печерский торопился домой. Его друг из Москвы позвонил только часа через четыре:

— Запишите адрес Цибульского в Новосибирске. Телефона у него нет. В Ленинской библиотеке я просмотрел несколько комплектов новосибирских газет. Обнаружил в них две статьи о Цибульском. Написаны они, как мне кажется, чересчур бойко. Вы даже представить себе не можете, как там его хвалят и превозносят.

Печерского слова «хвалят и превозносят» и тон, каким они были произнесены, задели за живое. Как же иначе? Такого человека не грех хвалить и превозносить. Он это заслужил. Даже в Собиборе он сохранил огромную волю и жил в согласии с собственной совестью. А если в статьях не так уж все точно, то в этом, вероятно, повинны газетчики, которые, чего греха таить, порой теряют чувство меры.