Длинная тень - [5]

Стол был отлично сервирован: скатерти ослепительно белы, все тарелки вымыты до блеска, хрусталь сверкал, как бриллианты, цветы и салфетки находились там, где положено, слуги были столь чисты, аккуратны и стояли так стройно, что казались не живыми, а нарисованными. Аннунсиата была удовлетворена. Она нашла взглядом Берч, стоящую поодаль от гостей, и одобрительно кивнула ей, та в свою очередь кивнула Элизабет, прячущейся в укромном уголке. Элизабет с облегчением вздохнула, напряжение спало, и ее колени внезапно подкосились – пришлось опереться о стену, чтобы не упасть.

Аннунсиата с неменьшим облегчением наблюдала, как ее гости подходят к столу, чтобы отойти от него уже с полными тарелками и стаканами, попивая вино, жуя и болтая одновременно. Все сработало, все шло как надо, это был успех. Именно так ей все и виделось, когда она пустилась в это сумасшедшее путешествие в Лондон: появление ребенка на свет в Уайтхолле, отмеченное блистательным приемом. С одной стороны, Аннунсиата презирала фешенебельную толпу с ее пустой болтовней и слепым подражанием моде и подсмеивалась над собой, с другой – была беспокойной, меркантильной, охваченной тихой, затаенной злобой. Баловень фортуны, она трижды выходила замуж за очень уважаемых людей, но все же была незаконнорожденной дочерью эксцентричной матери. В ней жило что-то еще, глубоко запрятанное и тщательно охраняемое. Эта, третья, Аннунсиата готова была победить весь мир в его собственной игре, переплюнуть моду, но только в случае крайней необходимости. Ее переполняли честолюбивые планы в отношении детей. Новый ребенок, если выживет, должен иметь все преимущества высоких связей с самого начала. У него обязательно будет титул – она займется этим буквально в ближайшем будущем, поскольку при таком количестве желающих добиться титула у короля будет неимоверно сложно. На это могли уйти годы...

Она четко осознавала, что играет с огнем, так как не могла не заметить, что король смотрит на нее с робким, лукавым восхищением. Беседуя с ним, Аннунсиата краем глаза видела Ральфа, пытающегося привлечь ее внимание. Милый Ральф! Муж был так хорош в новом наряде из иссиня-черного бархата и серебристого шелка, который она сама с любовью выбирала, – но сейчас она не могла уделить ему ни секунды, поскольку рядом находился король с его восхищением и масса других гостей, которых необходимо развлекать. Она действительно очень радовалась, что муж приехал с ней в город, однако надеялась, что он сумеет найти здесь какое-нибудь занятие и не будет слишком отвлекать ее.

Когда обед был почти закончен, Берч и Доркас поднялись наверх, чтобы приготовить детей, спуститься с ними в большой зал и там ожидать гостей, возвращающихся из столовой. Младенец был оставлен напоследок. Он не спал, но спокойно лежал на руках Берч в своем тяжелом торжественном крестильном наряде; его лицо после утреннего крика было красней вареного рака. По случаю рождения первого ребенка его величество подарил Аннунсиате богато расшитую рубашку, принцесса Генриетта в день вторых родов прислала ей шелковую шаль.

Сейчас Доркас привела детей в залу, приглаживая их и без того гладкие волосы, поправляя невидимые складки на одежде, умоляя стоять спокойно и никуда не убегать. Хьюго и Арабелле – близнецам – было по девять лет. Хьюго, который стал виконтом Баллинкри после смерти отца, когда ему еще не исполнилось и года, знал, что он очень похож на отца во взглядах, и посему вынужден был посвящать много времени своей еще совсем короткой жизни раздумьям над проблемами, с которыми ему приходилось сталкиваться. Он был невысоким, худощавым, смуглым мальчиком с темными вьющимися волосами и голубыми глазами. «Маленький француз», – говорила Берч, когда он бывал особенно шаловлив. Его отец был наполовину ирландцем, наполовину французом, и смуглость Хьюго объяснялась французской кровью. Хьюго понимал, что это не было его преимуществом, хотя знал также, что король смугл потому, что в нем тоже текла французская кровь. Но королю это не ставилось в вину.

Сестра Арабелла была единственным верным другом в его неспокойной жизни. Она была сильнее и выше его, ее белая кожа не отличалась чистотой, копна рыжих непослушных волос не поддавалась расческе, лицо было неулыбчивым и холодным, и, хотя слуги тоже не считали ее красавицей, казалось, девочка не чувствовала их неодобрения и не придавала большого значения наказаниям, а случались они довольно часто. Берч называла ее белкой, дерзкой девчонкой, и хотя это явно было упреком, чуткое ухо Хьюго улавливало в голосе Берч нотки уважения. Арабелла была любимицей бабушки, которая научила их с Хьюго ездить верхом и была беззаветно предана им до самой своей столь нелепой смерти в прошлом году на охоте. Горячая любовь бабушки служила Арабелле защитой от нападок матери. В силу своей независимости девочке удавалось самостоятельно справляться с проблемами и помогать брату снисходительно и любовно.

Единственное, чего Хьюго страстно желал, – быть любимым матерью, но казалось, этого ему не добиться никогда. И, стоя сейчас в роскошном зале, он поглядывал на картину, висевшую над его головой. Хьюго вспоминал, как они с Арабеллой позировали для нее и как их наказывали за то, что они, не выдержав долгого стояния на месте, начинали баловаться. Картина называлась «Турецкий портрет», потому что в центре ее сидела мать в серебристом турецком костюме и в золотом тюрбане с пером. У ног лежали два любимых коричнево-белых спаниеля, Шарлеман и Каспар; по обе стороны от нее стояли Хьюго и Арабелла, а на самом почетном месте, на коленях, сидел их младший брат Джордж, которого Хьюго считал причиной всех своих несчастий.