Длинная тень - [38]

– Я пошел, – сказал он, завязывая плащ.

Необычайно красивая и соблазнительная в своей теплой, мягкой постели, жена глядела на него чужими, холодными, темными глазами. Ральф хотел сказать, что любит ее, попросить побыстрей вернуться домой, но эти глаза запрещали ему все. В конце концов он смог только выговорить:

– Пусть Бог благословит и хранит тебя! – и, пока они не увидели слез друг друга, быстро вышел.

Глава 7

Элизабет казалось, что ее жизнь прошла, как во сне. С того самого момента, как ее привезли в Морлэнд ребенком, вся прислуга, а особенно экономка Ли, внушала ей, что она не ровня юным дамам в доме и должна быть благодарной, скромной, исполнительной и трудолюбивой. Все инструкции ложились в благодатную почву – она и так причисляла себя к низшим. Ее обучали вместе с молодыми дамами, но, кроме основных знаний по чтению, письму и арифметике, она освоила немного и считала, что ее мозг отторгал ненужные знания. В то же время она отлично усваивала домоводство, поскольку в будущем это позволило бы успешно вести дела большой семьи. Таким образом, уже много лет Элизабет вела дом, но не свой, – не член семьи и не прислуга... Она не была несчастлива, но счастье было для нее чем-то вроде иностранного языка, который она никогда не учила; привязанность – вот лучшее чувство из всех, что были ей знакомы.

Но в последний год, с тех пор, как Аннунсиата потеряла интерес к ежедневным домашним делам, Элизабет немного почувствовала власть, и это отразилось па отношении слуг. Они всегда считали Элизабет более или менее ровней себе, а теперь все изменилось, ее начали звать «мадам» вместо прежнего «мисс». Дни Элизабет были заняты более обычного, она вставала в пять утра, поскольку первая служба начиналась в шесть, а летом иногда и раньше, затем следовал легкий завтрак, и она приступала к работе: обходила молочную ферму, контролировала надои молока, следила за приготовлением масла и сыра; на птичьем дворе считала яйца, наблюдала за тем, чтобы птицы получали достаточно корма, просила Клема поставить ловушки на крыс, приказывала кормить отдельно мясных уток для рождественского стола, ходила на пруды, где разводили карпов и карасей; обследовала новую голубятню Аннунсиаты, разговаривала со специалистом по голубям об увеличении количества голубиных пар, которым предстояло обживать новые гнезда.

Главной задачей дня было посещение кухни: в ее обязанности входило заказать обед или, по крайней мере, обсудить его с шеф-поваром, а также осмотреть кладовые, выяснить, что нужно заменить и закупить, проследить, чтобы полы были тщательно вымыты, а посуда натерта до блеска. Иногда ей приходилось наблюдать за приготовлением какого-нибудь блюда по рецепту из тяжелой книги в кожаном переплете, которая передавалась из поколения в поколение хозяйками Морлэнда.

В винные погреба и в погреба, в которых хранилось масло, Элизабет никогда не ходила, потому что там была вотчина Клема и она не хотела на нее посягать.

В одиннадцать утра все останавливалось для молитвы, а затем Элизабет шла в сады, которые тоже были под ее опекой: травяной, овощной, фруктовый. Она отвечала и за пасеку, как и за сбор и хранение меда; а кроме того, за кормление и уход за павлинами и лебедями. Обедали обычно в час, и трапеза длилась два часа и более, в зависимости от того, кто был за столом, а затем она приступала к остальным своим обязанностям: проверяла, насколько чисто и опрятно убран дом, все ли в порядке в спальне, правильно и красиво ли застелены кровати, зажжены ли камины, наполнены ли водой кувшины. Элизабет приказывала расставить цветы по комнатам, включая часовню, проверяла запасы свечей. Она заходила в комнаты прислуги, чтобы убедиться, что там чисто, и выслушивала просьбы слуг, а затем садилась за свое вечное шитье, которым занималась всякий раз, как выдавалась свободная минутка.

В шесть начиналась вечерняя служба, потом был ужин, немного музыки или бесед, и все укладывались спать. Эта повседневность нарушалась лишь изменением времени года – каждое из них приносило свои задания и проблемы – или праздниками и гуляниями, означавшими для нее дополнительную заботу, как, впрочем, и удовольствие, а также днями генеральных уборок, когда в доме мыли и чистили все сверху донизу.

Но теперь у нее был Ральф. Элизабет знала, что поступает неправильно, что она грешница, преступница, и все же это наполняло ее таким счастьем, что казалось благословением, а не грехом. Элизабет выполняла свои ежедневные обязанности так же старательно, как всегда, но с новой энергией и улыбкой счастья, освещавшей лицо, которую она безуспешно пыталась спрятать. Она чувствовала себя так, будто всю свою жизнь спала – до той ночи, когда спустилась в комнату стюарда в поисках Ральфа.

Элизабет даже сейчас не знала, чего ждала от той ночи, не знала даже, зачем туда пошла. Однако все произошедшее казалось ей настолько правильным, что она уверяла себя, именно так все и должно быть. Отец Сент-Мор сказал бы, что она ищет оправдания, и, наверное, был бы прав.

Элизабет не хотела и не могла расценить свое поведение как грех, и поэтому перестала ходить на исповеди, что сразу же вызвало у слуг подозрение. Элизабет не знала, что они об этом думают, но догадывалась. Все они вели себя подчеркнуто вежливо, будучи слишком хорошо вышколенными, – но иногда она ловила на себе странные взгляды, до нее доносился тихий шепот, который при ее появлении прекращался. Клем время от времени смотрел на Элизабет не то чтобы осуждающе, но печально, видимо, жался ее.