Длинная Серебряная Ложка - [49]

Беглецы миновали Площадь Революции, где толпа уже собралась для своего любимого развлечения. Раздался тихий, противный свист, за которым последовал глухой удар, и площадь взорвалась криками и улюлюканьем. И тогда его сердце вздрогнуло, совершило головокружительное сальто и унеслось куда-то в пятки.

— Просто не смотри туда, Виктор, — шепнула виконтесса. — Просто не смотри и все.

У городских ворот несколько солдат в мундирах Национальной Гвардии проверяли бумаги у отъезжающих и приезжих. Руководил ими невысокий мужчина в штатском, с патриотической кокардой на шляпе. Точно такие же кокарды украшали головные уборы четы де Морьев. Супруги с невозмутимым видом предъявили свои бумаги. Тщательно изучив их, главный проверяющий вернул Виктору документы, а затем спросил у Женевьевы что-то насчет стирки. Мол, не нужны ли ей новые заказы. Или каким щелоком она пользуется. Что-то в этом роде, сейчас уже и не вспомнишь. Женщина защебетала, улыбаясь так заразительно, что солдаты невольно осклабились. Даже их главный довольно кивал, слушая ее подробнейший анализ разных чистящих средств.

— Это все, гражданин? Мы можем идти? — наконец спросила она.

— Это все, — мужчина посмотрел на нее ласково. Он так и светился благодушием, словно дело происходило не на заставе, а за обеденным столом, а все присутствующие были его закадычными друзьями.

— Для тебя, — добавил он, когда супруги уже двинулись с места. — К тебе, гражданка, у нас нет вопросов, а вот к твоему мужу найдется несколько. Говоришь, ты водонос?

— Да.

— Добро. Расскажи, где берешь воду? Каков твой обычный маршрут? Где ты ее продаешь? Сколько стоит одно ведро воды? Сколько оно стоило год назад? Два года? Три?

Женевьева собиралась заговорить, но солдат схватил ее за плечо. Виктор почувствовал, как на лбу проступает предательская испарина. Капля пота скатилась по лицу и защекотала шею.

— Я беру воду в Сене, — произнес он бесцветным голосом.

— А где именно?

— Какая разница где! Вода повсюду одинаковая.

— Ну-ну. А покажи-ка мне свои руки. У меня сосед работал водоносом, о его мозоли можно ножи затачивать.

— А тебе, гражданин, и на его руки смотреть не надо, — вдруг выступил вперед молодой солдат. — Узнаешь меня?

— Нет, — на всякий случай сказал Виктор, хотя круглая физиономия действительно казалась знакомой.

— А я тебя нескоро забуду. Это виконт де Морьев. Еще мальчишкой я служил в его доме, чистил ножи и обувь.

Лицо солдата стремительно помолодело, и вот на виконта смотрел двенадцатилетний мальчуган, с глазами огромными, как блюдца. Дрожащими руками он прятал за спиной серебряную табакерку. Вроде бы даже лепетал что-то в свое оправдание, отступая от хозяина все дальше и дальше, пока не уперся затылком в каминную полку. На беду мальчишке Виктор как раз возвращался после крупного проигрыша, так что настроение у него было препаскудное.

— Вы избили меня до полусмерти и вышвырнули на улицу! — завопил солдат, по старой памяти сорвавшись на «вы.»

Заметив, как побледнела Женевьева, а проверяющий расплылся в широчайшей улыбке, Виктор понял что отпираться бессмысленно.

— А как мне следовало поступить, когда ты собирался украсть ценную вещь!

— У меня отец тяжело болел, а на доктора денег не было!

— А сразу мне об этом рассказать ума не хватило?!

— Да вы и слушать меня не стали!

— Николя, я ведь за тебя тогда заступилась, — с упреком сказала виконтесса.

— Как же. Еще немного и он бы из меня душу вытряс, — солдат сплюнул сквозь зубы. — Ну ничего, другие времена настали. Оба сдохните.

Виктор рванулся вперед, но в следующий момент почувствовал, как его ударили по голове чем-то тяжелым. Последней, кого он увидел, была Женевьева. Зажав в руке шпильку, она с криком кинулась на Николя и проткнула ему щеку. Затем сознание Виктора поглотила горячая, с красными разводами, тьма…

Проснулся он уже на жесткой койке и, приподнявшись, огляделся по сторонам. Судя по казарменному виду помещения, он находился в тюремной больнице. Охранник, выносивший за кем-то утку, кивком поприветствовал заключенного.

— Где… — начал Виктор.

— В больнице ты, где ж еще.

— Я и так догадался. Где моя жена?

— Это та, которая вцепилась в солдата, что твоя кошка? Уже поцеловалась с Мадам Гильотиной, — поймав непонимающий взгляд виконт, охранник равнодушно пояснил. — Казнили ее, пока ты валялся в бреду. Вот ведь какой малахольный.

Виконт откинулся на подушку. Чувства в нем онемели настолько, что он мог думать о Женевьеве без слез. Ее казнили. Отрубили ей голову, а волосы продали на парик, чтобы хоть после смерти аристократка приносила пользу обществу. Теперь ее белокурые локоны прикрывают плешь какой-нибудь старухе. Как писал английский консерватор Эдмунд Берк, с Революцией закончилась эра рыцарства. Даже прекрасный пол отныне не заслуживал снисхождения.

Но ему-то что теперь делать? Именно Женевьева принимала все решения, будь то начало посевных работ в имении или меню на ужин. На нее можно было положиться во всем. Виктор просто не представлял, как ему жить дальше. К счастью, жить без нее придется недолго.

На следующий день его перевели в тюрьму Консьержери. За дополнительную плату узника могли поместить в камеру покомфортней, но поскольку последние деньги Женевьева спрятала у себя под корсетом, об удобствах можно было лишь мечтать. Когда лязгнула дверь, Виктор оказался в душной, наполненной миазмами камере, с гнилой соломой в качестве матраса. Впрочем, заключенных выпускали на прогулку во двор. Но один раз оказавшись в маленьком треугольном дворике, отделенном решеткой от женской половины тюрьмы, виконт увидел, как узницы полоскали белье в фонтане. Они смеялись и судачили, словно произошедшее было лишь временной неприятностью, и жизнь вот-вот вернется в прежнее русло. Некоторые умудрялись менять платье два раза в день! Для кого они так прихорашиваются? Неужели надумали соблазнить Святого Петра у райских врат? На здешних стражей не действуют женские уловки. Уж слишком они идейные. Никого не пожалеют. С тех пор Виктор больше не покидал свою камеру.