Длинная Серебряная Ложка - [162]

— Кстати, Гизела, — задумалась Эвике, — чьи картины висели у нас в галерее?

— Рембрандта, — виконтесса и глазом не моргнула. — Мерзавцы сожгли их, а взамен намалевали невесть что.

— Между прочим, не так уж плохо у них получилось! — заняла оборонительную позицию девушка, но госпожа Мастер всецело встала на сторону виконтессы.

— Как раз насчет картин я не спорю. Тут вы вправе требовать компенсацию и за психологический ущерб, это ж надо, пять ночей подряд видеть такое, — она поежилась. — Ну хорошо, я верю что они привезли с собой ручную моль, которая уничтожила портьеры. И что вся эта орава каталась по перилам, покуда парадная лестница не пришла в негодность. Но восточная стена почти разрушена. Они что, повыковыривали оттуда камни? Зачем?

— На память взяли, — сказала Гизела, меланхолически обмахиваясь газетой, — тем более что камни были полудрагоценные. Мы их специально туда вставили, для красоты.

Эржбете подумалось, что членские взносы в Совете придется поднять как минимум в пять раз. Только так они смогут расплатиться с графом… в ближайшие двадцать лет.

— Я вышлю чек, — пообещала она, пятясь к выходу.

— Про платье не забудьте! — крикнула ей вдогонку Эвике и пояснила друзьям, разинувшим рты. — Она мне платье сошьет на свадьбу. За так. Сначала отнекивалась, мол, у нее вся белая тафта сгорела, но я предложила показать, где протекает крыша, и она сразу же согласилась. Даже мерки с меня сняла.

Обрадованная Гизела побежала ее поздравлять, а когда девушки обнялись, успела что-то шепнуть Эвике на ухо, и та бросила на Берту озорной взгляд. И сразу же заметила, что Леонард и Изабель держатся за руки. Поморщилась, но вслух ничего не сказала. Когда самой хорошо, чужое счастье глаза не колет. А как только увидела Уолтера, который заплетающимся языком учил графа петь "Боже, храни королеву," от недовольства не осталось и следа.

Обняв невесту, англичанин обвел глазами всю немертвую компанию и подумал, что почти неделю назад он приехал сюда в надежде отыскать хотя бы одного, пусть и самого лядащего, упыря, а теперь он с ними хоть и косвенно, но породнился. Какая получится книга! Конечно, придется убрать все упоминания о мытье посуды, и об инфузориях, и, пожалуй, о Берте Штайнберг, которая в противном случае отыщет его, вставит авторучку в одно ухо и вытащит из другого. С нее станется. Но поймав сумрачный взгляд вампирши, Уолтер решил, что уж лучше сосватать эту идейку кому-нибудь еще. Взять хотя бы этого ирландца, директора театра «Лицеум»… ну как его?.. тоже вроде фольклором интересуется.[50] Вот-вот, ему. А с Уолтера хватит и того, что оный фольклор будет регулярно гостить у него по выходным.

— Перед тем, как все разъедутся, приглашаю вас наверх, праздновать, — позвал граф, который слегка покачивался и весь светился радушием. — Берта, ты куришь?

Вопрос застал ее врасплох.

— Я? Н-нет, что вы! Да у меня вообще вредных привычек нет никаких, — зачем-то добавила вампирша.

— Жаль, а то я хотел угостить тебя хорошими сигарами.

Берта сочувственно посмотрела на Гизелу — сначала умерла, потом жених бросил ее ради Изабель, теперь еще и отец допился до розовых нетопырей. Но виконтесса и бровью не повела.

— Гизи, вы с Бертой к нам присоединитесь? — спросил граф, пропуская вперед остальных гостей.

— Обязательно, папочка, — пропела виконтесса. — Вот только поговорим о своем, о женском.

— Тогда я не буду вам мешать, — деликатно улыбнулся он и закрыл дверь.

Да что же здесь происходит?!

ЭПИЛОГ

Берта бросается вслед за ним и дергает за ручку. И еще раз, и еще. Дверь не поддается. Ее заперли снаружи. Можно вышибить плечом, но такое самоуправство в чужом доме… который никогда не станет родным… но как же отсюда выбраться? Прежде чем Гизела поймет, что никакой она не рыцарь, а трусливая девчонка, которая и любить-то умеет только исподтишка. Прежде чем пробьет полночь и она превратится в крысу.

За спиной раздаются шаги, но она не оборачивается. Ей страшно, как никогда.

Страшно, что если оглянется, то увидит груду монет на столе, покрытом бархатной скатертью.

— Мне жаль, — шепчет она, когда Гизела обнимает ее за плечи.

— И мне. Папа никогда не угощал меня сигарами.

— Я испортила твою сказку. Ты ожидала принца на белом коне…

— …а явилась принцесса…

— … вообще без коня.

— Не будем устраивать трагедию из-за одного непарнокопытного.

Дальше терпеть невозможно, и как только Берта оборачивается, она действительно замечает и золото, и силуэты на фоне камина, но они тают в черных зеркалах. Отражается лишь девушка в форменном платье, с растрепанными волосами и недоверчивым взглядом исподлобья, который вдруг превращается в удивленный. Ни доспехов, ни даже самого заурядного меча. Только она сама. Впервые в жизни она видит себя. И забывает закрыть глаза, когда губы Гизелы соприкасаются с ее плотно сжатыми, но с каждым мигом все более податливыми губами. Уже потом, в темноте, она слышит шорох слов. Сказка распадается на частицы и собирается заново.

…И жили они если не счастливо, то хотя бы очень, очень долго.