Объяснить свое преступное сходство с опытным наркоманом, Аркас не мог. Ему становилось противно от мысли об этом. Что не скажи — жалоба. И не то что бы участковый ничего не знал, о прошлом Никаса, — напротив. Просто он его не любил. Хотя бы за то, что Аркас портил ему настроение своей отечной рожей. Не смотря на то, что действия шерифа были очевидно незаконны, отечная рожа старалась не связываться. Не хватало ей, роже, только обыска в квартире, где можно было найти очень интересные препараты, которые не продавались в аптеках. И пистолет. Без лицензии.
Но самым жуткими были конкретно четвертый этаж, и все что шли ниже. Там можно было столкнутся со здоровенным недоброжелательным мастифом и его хозяином: мальчиком лет шестнадцати. На предвзятый взгляд Никаса это было все равно, что выдать парню заряженный ремингтон. Юноша был вежливый, приветливый, и очень любил свою лучшую в мире собаку. Он не мог понять, почему дядя бледнеет, потеет, и начинает прерывисто и хрипло дышать, словно конь мамелюка.
Конечно, Никас старался держать себя в руках. Он мрачно кивал на доверчивое «здравствуйте» мальчика, и неразборчиво бормотал что-то в ответ на: «Боря не кусается, поверьте, Боря — ласковее мопса».
Ситуация была одновременно смешная и печальная. Журналист не должен бояться собак. Как и почтальон, допустим, в сельской местности. Раньше так и было. Никас мог, как Маугли, найти общий язык с любым зверем. Он путешествовал по всему миру, брал отличные ракурсы новооткрытых чудес природы, здоровался за лапу со львами. Он спускался по пенным стремнинам вместе с горластыми аборигенами, не упускал возможности побывать в дикой местности. Карабкался на горы, чтобы читатели журнала «Экватор» могли посмотреть на фотографии скальных коз. И прочитать о том, как эти скальные козы превозмогают закон всемирного тяготения ради пучка травы.
Это было замечательное время. Время уверенности, достоинства и популярности. Беспокойной радости. Любовных приключений, кратковременных, но запоминающихся романов. Деньги. Редактор называл его гордостью редакции, первым выходил из своего кабинета, поздороваться, польстить, поощрить, пообещать. Приглашал на семейные праздники.
А теперь Никас стал тенью себя прежнего. Холодным затворником, параноиком и пессимистом. Влюбленным в замки мизантропом. Не способным справиться со своим призраком на кухне. Уже два года ему не поручали ничего серьезнее онлайн-интервью с владельцем зоопарка или обзора турагентств. Получавший, некогда, по пять-шесть полных страниц в середине журнала, Никас теперь ютился у самой корки с двумя жалкими колонками…
Он знал, что его держат из уважения к прошлым заслугам. Редактор, возможно, все еще надеялся, что его прибыльный станок починят. Поставят какие-нибудь волшебные уколы или проведут магический тренинг. Никас все забудет, заточит перо, выбьет пыль из шляпы…
Не забывалось.
Шаг третий: страх неизвестности и пытка воспоминаниями.
Обычно все так и происходило.
Но сегодня день не задался как-то по-особому.
* * *
Никас лежал, глядя в светлеющее небо. Он не мог понять, от чего проснулся. Ему ничего не снилось, — значит не от крика.
Середина осени высасывала остатки тепла из земли и деревьев. Металлически щелкал обогреватель. На балконе было уютно. Шизофрении уже не было рядом. Насытившись, она быстро исчезала. Аркас повернулся на бок и уставился на часы. Утро было безнадежно раннее. По часам нехотя ползла снулая муха. Она взобралась на вершину единицы и остановилась там, в изнеможении. Наблюдая за ней, Никас размышлял: не удастся ли ему заставить себя поспать еще минут тридцать.
Он закрыл глаза. Было необычайно тихо. Словно кто-то рядом говорил часами, годами, столетиями и вдруг замолчал, обернувшись.
Веки приоткрылись. На часах сидела бабочка. Вызывающе-пестрой, тропической окраски. Красный с синим и зеленым, и еще какие-то неуловимые искорки, словно блики на самоцвете. Бабочка увлеченно чистила хоботок. Никасу показалось, что она, при этом, задорно на него поглядывала, словно говорила: иди, умойся, прощелыга ты мой ненаглядный!
Спать расхотелось совершенно.
Ну и дела, подумал Никас. Неужели я ее привез откуда-нибудь из Австралии в кармане? Может, не заметил гусеницу? Первым его желанием, почти рефлекторным, было сфотографировать ее. Никас даже загорелся этой идеей, что-то полыхнуло в нем, радостное, как в старые-добрые времена. Но довольно быстро погасло. Чудо, конечно. Бабочка, безусловно, красивая. Всем, разумеется, понравиться. Скажут, звезда идет на поправку. Хрена там.
Никас вздрогнул и подскочил вместе со спальным мешком, как червяк. Глядя в окно, он видел далеко уходящий город. Тридевятые километры, на которых еще оставался лес. Но в основном улицы, проспекты и набережную. Долговязые новостройки, стеклянные небоскребы, кварталы низеньких пятиэтажек. Никому не интересные контрасты между индустриальной безнадежностью и островками дорогой безмятежности. Дороги. Серые ловушки для автомобилей. Может быть, даже, какое-то шевеление. В осеннем сумраке все это казалось объемным рисунком.
Раньше он не любил город за предсказуемость, но теперь чувствовал, что никогда не сможет покинуть его. Полис стал для него гарантом безопасности и надеждой на покой. Несмотря на ежедневные пытки нежелательными встречами, здесь он мог рассчитывать на то, что во тьме его не найдут озверевшие тени. Бывшие друзья и коллеги. Ищущие жизнь в промерзшей тьме.
