Мы обнялись с Волчком. Потом я пожал руку каждому в команде, попрощался и направился в сторону Ленинградского вокзала — прибыть в часть мне надо было в этот же день, увольнения не получалось.
За моей спиной команда из десяти человек во главе с младшим сержантом Волковым долбила снег.
В казарме, в сортире второго этажа, курили Кит, Такса, Беляев, Андрияненко, Тимофей. С ними рядом стоял Пшеничников — он так и не научился дымить. Я знал, что они там. Сидят на подоконнике и обсуждают мой отъезд. Или молчат. Скорее всего, молчат.
Клен, Ушастый, Казюля, Макей, писарь Петя занимались своими делами.
Жало заступал в наряд. Подпол работал с документами в штабе.
Никого из этих людей я больше не видел.
Этот мир тоже исчез навсегда.
В Тверь я приехал затемно. В предписании стоял только номер части, и где ее искать, я не имел ни малейшего представления. Уточнил, где находится комендатура, сел на маршрутку и поехал туда.
В комендатуре удивились, что я приехал один, добровольно, и никакой офицер меня за ручку не вел. Здесь так было не принято. Здесь- «куда солдата ни целуй, везде жопа». Никакими дезертирами мы не были — возможностей сбежать у каждого было хоть отбавляй. Мы хотели только одного — дослужить свой срок и поставить точку на этой маете.
И дослужить по возможности достойно, как люди, а не как мясо.
Неужели это преступное желание?
Мне показали трамвайную остановку: «до конечной», и я поехал. Ехать в армию на трамвае было непривычно и радостно. Не надо меня тащить в наручниках. Я не чмо. Я сам еду. Видите, вы, — сам!
В штабе части, куда я пришел доложиться о дальнейшем прохождении службы, тоже удивились, что я сам по себе, без сопровождающего. Меня определили в зенитный дивизион, батарею управления.
Там я и дослуживал. В Твери. В сто шестьдесят шестой бригаде. Из «чеченцев» в ней к тому моменту не осталось уже никого. О том, что они «бешеные псы», в бригаде даже и не подозревали.
От Чечни кроме смертного медальона у меня не осталось ничего. Ни кавказского креста, ни записи в военнике, ни личного дела.
Подтвердить это все было некому, незачем, да и негде. Роты не существовало.
Уже весной, через три или четыре месяца, зампотех, увидев в бане у меня на шее смертник, спросил, почему я до сих пор не уволен, — за Чечню срок службы скашивали до полутора лет. Я сказал, что я после дизелятника. «А-а-а…» — протянул он. Документов нет? Нет. Ну, что ж делать, сынок, служи.
Он потом ходил в штаб, узнавал насчет меня. Хороший был мужик. Но помочь и вправду ничем не мог. Сведения отсутствуют.
