Дивное лето - [52]

— Будет двадцать! — Шандри посмотрел на мать, пытаясь определить, шутит она или нет, но когда Клара договорила: — Да десять килограммов муки, значит, всего тридцать! — то уже по взгляду отца понял: нет, это была не шутка.

Помолчав, Шандор продолжал:

— Двадцать километров ехать, согнувшись над рамой… — Шандри слушал, боясь дышать. — Да еще удерживать в равновесии велосипед с мешком…

— Ну для чего все это? Может, лучше пойдем? — враждебно сказала Клара.

— Сейчас пойдем. Сию минуту. Шандри должен это понять. Ты понял, мой мальчик?

— Да.

— Ну и прекрасно. Но эта история с мукой еще пустяки.

— Оставь же его наконец! — сказала Клара.

— Сейчас. Шандри, ты умный мальчик, ты меня понимаешь. Те поездки на велосипеде были просто забавой по сравнению с дальнейшим. Хотя, если подумать, ты и с этим бы не справился.

— Откуда ты знаешь, что он не справился бы?

— Знаю. Мы его слишком избаловали.

— Теперь не та жизнь, что раньше.

— Совершенно верно, Клара, жизнь, к счастью, не та. Теперь. Теперь у нас другие времена. — Он повернулся к сыну. — Но твоему отцу, мой мальчик, пришлось кое-что пережить. В сорок четвертом я был всего на год старше тебя, а нас, как левентевцев, гоняли копать траншеи и противотанковые рвы…

— На Алфельде? — спросил Шандри.

— Нет, не на Алфельде, уже в Задунайщпне. Мы там тогда жили, рядом с австрийской границей. Зимой копаем рвы, ледяной ветер режет глаза, поверху расхаживают немцы и Орут: schnell, schnell, arbeiten!

— Это значит, работайте быстрей, милый. Представь, он и немецкого не знает!

Шандор сдерживался изо всех сил; указательным пальцем он барабанил по мундштуку:

— Верно, это значит — работайте быстрей… И мы работали, потому что нам приказали, а после, когда, усталые, возвращались домой, стояли в очереди за хлебом, в очереди за солью, за табаком…

— Ты курил?

— Нет, не курил. Я не шучу, Шандри, я с тобой серьезно разговаривало!

— Он тоже не шутит, — сказала Клара.

— Я не шучу, папа.

— Я разговариваю с тобой серьезно! — повысил он голос. — А если я говорю серьезно, то и слушай меня серьезно!

— Я серьезно тебя слушаю, папа.

— Он просто спросил, — добавила Клара.

— Я говорю серьезно, я хочу, чтобы ты знал, что жизнь не всегда была такой, как сейчас. Я хочу, чтобы, когда ты начинаешь ковыряться за завтраком — плавленого сыра тебе, видите ли, не хочется и джема тоже не хочется, — чтобы ты вспомнил о том времени, когда людям вообще нечего было есть. И взрослым, и детям! Я хочу, чтобы ты знал, что на наших глазах умерли сотни людей, сотни были расстреляны и свалены в заранее вырытые ямы, что нам уже в детстве приходилось собирать и закапывать трупы… — Он чувствовал, что распаляется все сильнее, но остановиться не мог. — И нам даже в голову не приходило, что можно поехать отдыхать за границу… к морю! Что можно поехать на машине с родителями… да у нас и не было никакой машины… у нас ничего не было! И вообще мы делали не то, что нам хотелось, а то, что нам приказывали… у нас вообще не было детства, понял? Не было! Ничего не было! И джинсов не было, и этого хныканья, и водолазных костюмов, и… и выбора! Ничего! Так-то вот!

Он вскочил, отошел к окну. В ушах звенело от поднявшегося давления, он ничего не видел. Сигарета потухла, он выкинул ее в окно. По тропинке, поскрипывая, медленно катила тележка, запряженная ослом, — этот звук был первое, что он услышал. Потом увидел сидевшего в тележке мужчину в шляпе, покачивающуюся спину осла, составленные одна в другую пустые корзины. Он помассировал ладонями шею, потом грудную клетку, с опаской глубоко вздохнул. Пейзаж, раскинувшийся перед ним от вершины холма, прояснился. В комнате за его спиной царила тишина. Он хотел повернуться, но еще постоял некоторое время не шевелясь, обессиленный. Смотрел на лавровые кусты по краям тропинки, на обвившее загородку держидерево. По морю, в направлении Риеки, плыл пароход; было слышно фырканье лодочных моторов на берегу, с шоссе доносился шум автомобилей. Все вокруг было густо-зеленым, а за зеленью синева: темно-васильковая и бледно-голубая, и по этой синеве бесшумно удалялся белый пароход.

Ну, а теперь пошли купаться, хотел он сказать с полным сознанием своей правоты. И удивился, что все-таки робеет. Молча он повернулся от окна — тех двоих в комнате не было. Он поразился: то, что мать с сыном заключили против него союз, возмутило его. В первую минуту Шандор решил, что не пойдет за ними на пляж, на привычное место у скалы, но потом подумал: надо пойти. Если дать им почувствовать свою обиду, только себя выставишь посмешищем. Он взял сигареты, журнал и, не торопясь, хотя и был взвинчен, отправился вниз.

Клара, сдвинув на затылок панаму, лежала вниз животом на гладкой скале. Он сел рядом; скосив глаза, увидел: жена приподняла голову, когда он подошел, но сразу опять закрыла глаза и продолжала безмятежно загорать. Она уже купалась: трусы были мокрые. Шандор открыл принесенный с собой журнал, начал читать статью под названием «Экология и революция». Но время от времени озирался вокруг, пытаясь понять, куда девался Шандри. Однако у Клары спрашивать не хотел. Едва углубившись в статью, он опять поднял глаза, поискал сына среди купающихся и на прибрежных валунах.