Дивертисмент братьев Лунио - [41]

Этого Григорий Наумович допустить не мог никак. Пришла пора нормально прояснить ситуацию, по крайней мере для себя. Пока только прояснить. И он пошёл к Ивану.

Тот, набычившись, корпел над упаковкой. На этот раз от него требовалась нестандартная придумка, большеразмерная, под шейное латунное бижутерийное ожерелье, которое Дюка так и не успела закончить перед тем, как лечь на сохранение. Как ни крути, получалось по типу конверта, с небольшой торцевой толщиной, собранного из кусков бритой некрашеной дублёнки. Красиво. Нет, очень красиво.

– Поговорить бы нам, Иван, – начал Гирш с ходу, чтобы не сбить настрой. – Время, думаю, пришло. Пора.

Иван обернулся наполовину хода головы и неопределённо кивнул в удобном для неё направлении:

– Угу, чего там?

– Там ничего, – резко ответил Гирш, – там двойня. Два ребёночка у тебя будет, Ваня. Врачи определили. С медицинской кафедры. Пол пока не известен. И тот и другой, в смысле, оба пола неизвестны.

– Оп-па! – Гандрабура отложил выкройку и обернулся уже весь, целиком. И уставился в тестя. – Два?

– Два, – чуть понизив агрессивность настроя, подтвердил тесть. – Оба твои.

Он не знал, какое лучше сделать лицо – с упреждающей реакцию Ивана радостью или оставить выражение нейтральным, чтобы не таким контрастным вышел облом.

– Мои? – переспросил Иван. Не для того переспросил, чтобы снять личные сомнения. Это соображение не успело пока прийти в голову. Просто так само получилось, выскочило и спросилось. Неожиданность известия и на этот раз оказалась сильнее, чем его анализ и причинно-следственная связь.

– Твои, разумеется, чьи же ещё, – пожал плечами Гирш, всё ещё храня нейтральность, готовую по невольному сигналу от зятя превратиться в любое произвольное выражение лица, смотря куда уйдёт разговор.

– Это хорошо, – помолчав, резюмировал новость Иван. – Это неплохо, что два. Два – это не один всё ж, да?

Гирш подхватил с готовностью:

– Конечно, Ваня, два наследника всегда великая отрада для родителя. Это же сам он как бы себя удваивает в них, своё же семя, свою душу, плоть от плоти своей. Нет большей радости, видеть, как дети на твоих глазах растут. И как вырастают.

– Большими? – спросил Иван. Так спросил, на всякий случай. – Как я, будут у неё? Нормальные? Не как Дюка сама? – Он ткнул пальцем за окно. – Что они говорят, роддомовские-то? Знают уже или не знают пока?

Такой вопрос Гирш предвидел, не знал только, как зять об этом спросит, с какой степенью подозрительности. И решил, что, учитывая недавние соображения, обойти это место ему уже непозволительно. Не удастся. Только хуже себе сделает. Всем им.

– Вань, я скажу прямо. – Гирш старался оставить лицу самое нейтральное выражение, чтобы не выпустить лишней эмоции. – Они говорят, что, скорей всего, маленькие будут. Оба. Но очень здоровенькие и без любых других потерь. Такие дела...

И замолчал.

– Я не понял, – напрягся зять, – это чего, карлики, что ли? Два карлика Дюка рожать собралась? – и покраснел лицом. – Как она сама, таких, что ли? – Он обхватил большими руками большую голову. – И чего, точно уже сказали? Обоев прощупали?

Гирш решил отступить на полшага, чтобы оттянуть ожидаемый обвал. И сказал спокойным голосом:

– Точно, но не совсем, Ваня. Бывает, что они ошибаются. Просто такое предположение у них. Приоритетное. Это когда непосредственный результат близок к отдалённому. Плюс практика. И статистика. – Этими мудрёными словами он попробовал несколько запутать ситуацию, но это вряд ли ему удалось, сам почувствовал.

– Стало бы-ыть, не точно ещё.... – протянул Иван, обозначив то, что ему удалось вычленить из слов тестя. – А точно когда ж будет?

– Как родит, так и будет. Точней, Вань, не бывает, – отрубил тесть, одновременно подумав: «Чтоб ты сдох, громила, если б не Машка моя».

– Тогда так, Григорий Наумыч, – решительно произнёс Иван. – Нормальных родит – живём как живём всегда. Карлики получатся у неё – не приму, уйду. Я ж обещал вам, что не мои будут. Вот и пускай не будут. Не смогу я с ними жить, Григорий Наумыч, вы уж не обижайтесь. Ну сами гляньте – где я и где они обои. Засмеют же люди, скажут, мальков наделал Иван Гандрабура недоделанных. Карликоносов двух, уродцев. И ходи после, спотыкайся об них. Не хочу.

Гирш поднялся на ноги, развёл руками:

– Знаешь, Вань, лично я всё тебе сказал. Всё, что знал. А тебе решать. Уйдёшь – плакать никто не станет. Договор был, помню. Останешься – добро пожаловать, живи родителем, будь хозяином. Они говорят, неделя осталась или около того. А Маше, прошу тебя, пока про сомнения свои не пиши в записках. Не надо её волновать, нельзя ей. Сейчас ей требуется только душевный покой и витамины. – Он стоял к нему вполоборота, не уходя и не разворачивая корпус целиком. – Тебе первым скажу, как только узнаю. Ожидай. Только одно ещё дело сделай. Если уходить решишь, не жди, пока она вернётся из роддома. Пусть тебя к этому времени тут уже не будет. Надеюсь, понимаешь, о чём я? Не надо разжёвывать?

– Не надо, Григорий Наумыч, – согласился Иван, и Гирш засёк вдруг в его глазах признаки ясного разума. – Я ж люблю её, Дюку вашу, как полоумный. И она меня тоже, сама говорила мне сколько раз. Разве ж не знаете? – он помялся. – Просто ну не смогу, как ни пробуй, честно. Не сумею я... Будут тут мелкие вокруг жить да носиться, кривые, как игрушечные. И папкой звать. Ну какой нормальный выдержит, сами посудите? Лучше сразу не начинать, чтоб после не доканчивать. Так я думаю, Григорий Наумыч, вы уж меня поймите сами. Да и простите, если чего. И ей скажите, чтоб поняла, Дюке вашей. Нашей... Моей...