Диверсия - [2]

— Я так и думал. Но почему нам её навязали? Мы так хорошо сработались с Крамером…

— Дело не в личностях. Просто этот человек из «Мавзолея» — белый цис-мужчина, и если бы остался Крамер, возникли бы вопросы… баланса, разнообразия… ты понимаешь. — Хейс отдышалась и зашагала дальше вниз. — Что касается Ши — я лично не имею ничего против неё. Руководство ей довольно, биография безупречная, но знаешь, мелкие детали…

— Например?

— Например, она вызывающе одевается.

Яман поднял брови.

— Да? По-моему, вполне скромно. Деловой костюм…

— Я не говорю, что она одевается неприлично, по-сексистски, типа юбка выше щиколоток и всё такое. Но она вообще носит юбку, при том что она цис. Что она хочет этим сказать? Выпячивает свою биологическую женственность? Типа, я не то что всякие трансы? Конечно, это пока не регламентировано, но сложилась неписаная норма: цис-персоны должны носить юнисекс. Все это понимают, но она делает вид, что нет. По-моему, это маркер скрытой трансфобии, и я намерена поднять вопрос на Совете по чувствительности и регламенту поведения…

Хейс и Яман остановились. Выход с лестницы на минус девятый этаж перегораживала дверь из матового бронестекла. Под потолком мигала красным индикатором камера биометрического контроля. На мониторе сбоку от двери появился строгий эмодзи и надпись: «Смотрите в камеру. Ждите подтверждения идентификации».

— И ещё один факт о коллеге Ши, — продолжила Хейс, подставив лицо камере и официально улыбаясь. — На неё однажды напал мужчина, чёрный, предположительно с целью изнасиловать, и она его застрелила. Насмерть.

— Она носит оружие? — Яман тоже с дежурной улыбкой поднял взгляд в камеру и поправил узел зелёного галстука. — Летальное?

— Как сотрудница СБ имеет право. Пистолет, конечно, был умный, распознал угрозу как реальную, и суд её оправдал, но согласись — она проявила бесчеловечие и недостаток гражданской ответственности. И — я не исключаю — расизм. Вообще она крайне закрытый, непрозрачный человек. Сильно подозреваю, что не так уж искренне разделяет наши ценности. Работала в проблемных странах, а там легко подхватываешь токсичные идеи… Ну надо же, в кои-то веки камера нас узнала! Идём скорее.

Монитор показывал радостный эмодзи и надписи: «Долорес Амбер Хейс — личность подтверждена. Нагарджун Яман — личность подтверждена». Матовые створки открылись, потянуло сквозняком.

— Господи! Чем здесь пахнет? — Хейс поморщилась.

— Не обращайте внимания, здесь вечно так. Какие-то проблемы с вентиляцией. Направо, пожалуйста. Нам нужно получить одноразовые пропуска.

Они свернули из лифтового вестибюля, миновали разноцветные урны для раздельного сбора восемнадцати категорий мусора (все были доверху и с верхом набиты чем попало), и вошли под арку бюро пропусков. Стены были увешаны правилами пропускного режима в анимешных картинках, а над окошком выдачи висел плакат: «Уважайте чужое личное пространство! Слишком тесное приближение может психологически травмировать». Но посетитель у окошка был лишь один — высокий, широкоплечий пожилой мужчина. Лысина и курчавая борода лопатой придавали ему вид античного мудреца, но дешёвый серый пиджак смазывал впечатление. При виде членов комиссии он заулыбался и суетливо зашарил по карманам.

— Докторка Хейс, доктор Яман, если не ошибаюсь? — Он наконец нашёл, что искал — визитные карточки — и вручил обоим.

Убористый текст — с одной стороны на русском, с другой на английском — гласил: «Леонард Гайдарович Периханян, доктор технических наук, профессор, комиссар Интернационала красных космистов «Атомный Мавзолей», академик Евразийской академии ноосферы». Последовали улыбки, рукопожатия, комплименты.

— Прошу прощения, как к вам обращаться? — поинтересовался Яман, когда все трое получили пропуска и вышли в длинный тёмный коридор. — Ну, типа «преподобный», или «ваше святейшество», или…

— Просто «профессор», — разрешил Периханян. — У нас, космистов-коммунаров, не приняты все эти средневековые титулы. Мы люди модерна, даже сверхмодерна…

— Доктор Яман никогда не читает моих рассылок, — сквозь застывшую на губах улыбку проговорила Хейс. — Иначе бы знал.

Яман виновато хихикнул. Они шагали по коридору, и лампы на фотоэлементах вспыхивали и гасли, сопровождая их участком холодного света. Двери по сторонам были стальные, пронумерованные, тюремного вида, каждая с клавиатурой и кардридером. По потолку тянулась коробчатая труба вентиляции. Слышалось, как где-то падают в воду капли.

— Профессор, — снова начал Яман, — надеюсь, я не скажу ничего оскорбительного, но меня беспокоит один вопрос. «Атомный Мавзолей»… Как вы относитесь к атомной энергии?

— Ядерные технологии сакральны для нас. — В голосе Периханяна появилась проповедническая размеренность. — Я писал об этом в «Метафизике сталинизма». Если вкратце: высшие аспекты ноосферы манифестируют себя в ядерной энергии, когда она согревает форпосты социализма в Заполярье, или движет космические аппараты, несущие во Вселенную вымпел с бессмертным именем Ленина, или ждёт своего часа внутри советских боеголовок, что одним своим существованием наводят ужас на реакционеров всех мастей… Но! — Он поднял палец. — Но не когда капиталисты подчиняют её потребительским инстинктам обывательской массы, унижают её мощь, заставляя питать микроволновки и тостеры! Вот почему мы приветствуем и глобальный запрет АЭС, и ядерное разоружение. У нас с вами разные мотивы, разные ценности, разное видение будущего, но в этом мы едины.