Дива - [2]

Местный охотовед с ног сбился в поисках дичи, ре­шил, у зверей началась повальная миграция и запросил дополнительное финансирование на проведение специ­альных исследований, чем, собственно, и должен был за­ниматься Госохотконтроль. Бабушки тем временем уже до губернатора дошли, просят овса, гороха на посевы, пару грузовиков кукурузы, вакцины, чтоб сделать при­вивки, — картошку-то они садят сами целыми гектарами. И ещё несколько бочек испорченной селёдки, которая хо­рошо восстанавливает флору кишечников оголодавшему зверью. Покупать всё на свои — пенсий уже не хватает.

Эту невероятную, без особых преувеличений историю Зарубин изложил в служебной записке и неожиданно по-залучил лицензию на мамонта, оформленную в золотую рамку и за подписью министра. Оказалось, он возглавля­ет нелегальное жюри приколов, а секретари перепутали папки. В результате бабушки продолжают кормить зверьё, писать жалобы, ждать помощи и теперь ещё отбиваться от охотоведов, которые норовят выгнать зверьё обратно в лес и составляют протоколы, налагая штрафы за неза­конное использование объектов охоты, одомашнивание диких зверей или вовсе за браконьерство.

С той поры Зарубиным овладело тайное и страстное за­нятие — записывать охотничьи рассказы. А в Госохотконтроль они стекались со всей страны, правдивые, нелепые и загадочные — все в одну кучу. Каждая командировка приносила сюрприз и последующий успех. Как госслу­жащему Зарубину не полагалось публиковать служеб­ные материалы в открытой прессе, сдерживала корпора­тивная этика, и он придумал себе псевдоним — Баешник. Так на Вологодчине, где он вырос, называли рассказчи­ков или сказочников, сочиняющих бухтины, — небыва­лые истории, сказки и анекдоты. Первую байку про ста­рушек и кабанов он напечатал в охотничьем журнале и имел неожиданный успех. Пытливые читатели нашли несколько таких деревень, куда в голодную пору сбегает­ся зверьё и просит помощи у человека. Вторая публика­ция про пингвинов его успех только закрепила и вызвала новую волну читательского интереса. Но в то же время начался и шквал внутренних проверок в Госохотконтроле: откуда произошла утечка служебной информации.

И Зарубин с тех пор почуял себя чужим среди своих.

Третья публикация о поимке живой чупакабры и во­все покорила читающую охотничью публику, особенно домохозяек. Начали слать денежные переводы, чтоб заку­пать для неё свежую кровь либо живых овец: гуманисти­ческие воззрения современников не поддавались никако­му логическому осмыслению. И когда Зарубин обработал и опубликовал байку про лигра, точнее про любовь львицы и тигра, понял, что почти созрел для более крупной литературной формы. И вообще захотелось в жизни че­го-то значительного, вдруг остро и неотвязно почувство­валась тоска от одиночества, которой ранее у себя не за­мечал, а даже гордился редкостным даром — ни разу не жениться и дожить холостяком до сорока. Охота со­бирать мелкие байки улетучилась, претила некая вторичность: какой темы ни коснёшься, непременно всплывёт старая притча, анекдот либо чей-нибудь сказ. Самому же придумать захватывающую историю не хватает опыта, и оставалось лишь мечтать об оригинальной и большой литературе, теребя страницы чужих книг, в том числе Сабанеева.

Правда, втайне от сослуживцев и шефа он уже начал описывать внутреннюю жизнь чиновничьего аппарата Госохотконтроля, но почему-то получалась откровенная сатира, наполненная ещё и саркастическим ядом. Зару­бин понимал, что смеётся и издевается над самим со­бой, и всё-таки обнародовать свои сочинения никогда бы не решился, ибо это грозило немедленным разоблачени­ем и увольнением. Не сказать, чтобы он зубами держал­ся за своё место, однако оказаться на улице был не готов: статус работника министерского подразделения откры­вал большие возможности получать информацию, хоро­шую зарплату и возможность охоты в любом уголке стра­ны, что ценил Зарубин более всего.

Он пребывал в состоянии тоскливой мечтательности, возможно, потому и показалось, будто генеральный ди­ректор не в двери вошёл — с небес спустился. Фефелов редко заходил в кабинеты подчинённых, любил вызы­вать к себе, причём даже не сам — через секретаршу, но оправдывал это служебным, ненавистным для него этикетом, подчёркивая свой либерализм. Тут же явился собственной персоной, что случалось, когда требовалась неофициальная научно обоснованная консультация либо решение головоломной задачи. Например, избавиться от навешанной министерством обязанности контролиро­вать поголовье пингвинов. Сами пингвины в Антаркти­де существовали, их колонии жили в российской зоне ответственности, однако за численность и развитие это­го вида фауны спросить было не с кого. Госохотконтроль был структурой новообразованной, и сразу же по «чер­дачному» типу, то есть высокопоставленной министер­ской свалкой, куда сносят всё, что из-за государственных интересов выбросить невозможно.

Однако от всего этого была и польза: Зарубина коман­дировали на Южный полюс! И он два месяца там отдыхал на станции, став в доску своим парнем в стаде пингвинов. Одна самка ему даже яйцо снесла и потом назойливо за­ставляла высиживать птенца, спрятав его в складках жи­вота. Пришлось на морозе задирать одежду и показывать ей, что складок таких у него нету: Зарубин от природы был сухощавым и жилистым, и удивительно, пингвиниха это поняла. Яйцо пришлось спрятать в самое тёплое место — под мышку. А она начала приносить ему рыбу и требовать, чтоб ел сырую — откармливала. Через ме­сяц у Зарубина под мышкой вылупился пингвинёнок.