Дитя времени - [49]

— Заходите, Брент! — весело окликнул он.

И Брент вошел.

Но это был не тот Брент, которого он видел в прошлый раз.

Где его радостный взор? Где новоприобретенная осанистость?

Куда подевался Кэррэдайн — пионер Кэррэдайн! — покоритель прерий?

Вместо него в дверях стоял худой юноша в длинном, висящем как на вешалке пальто, удрученный и потерянный. Из кармана, против обыкновения, не торчали никакие бумаги.

Ну, что ж, философски подумал Грант, эта игра доставила немало волнующих минут. Но, конечно, рано или поздно должен был произойти срыв; нельзя заниматься серьезным расследованием по-дилетантски легковесно и надеяться что-то доказать. Ведь нельзя же ожидать, что случайный прохожий, оказавшись в Скотленд-Ярде, разрешит задачу, над которой безуспешно ломали головы сыщики-профессионалы. Почему же он возомнил себя умнее ученых мужей-историков? Ему хотелось доказать себе, что он правильно прочитал лицо на портрете; что не ошибся, поместив этого человека в судейское кресло, а не на скамью подсудимых. Теперь придется признать свою ошибку. Пожалуй, он сам напрашивался на то, чтобы получить щелчок по носу. Видно, в глубине души он переоценивал свое умение читать по лицам.

— Здравствуйте, мистер Грант.

— Привет, Брент.

Да, юноше было худо. Он все еще пребывал в том возрасте, когда ждут чуда, верят, а лопнувший воздушный шарик означает крах надежд и личную трагедию.

— Вы выглядите расстроенным, — обратился к нему Грант. — Что-нибудь не так?

— Все не так.

Юноша сел и уставился в окно.

— Вам эти проклятые воробьи не действуют на нервы? — раздраженно буркнул он.

— Что с вами? Может быть, вы узнали, что слухи о смерти мальчиков распространились все-таки до гибели Ричарда?

— О, куда хуже!

— Что же? Это были не слухи, а письменное свидетельство? Какое-нибудь письмо?

— Нет, ничего такого. Гораздо хуже… Не знаю, как и сказать… — Он сердито взглянул на ссорящихся воробьев. — Дурацкие птицы… Я никогда не напишу эту книгу, мистер Грант…

— Почему же, Брент?

— Потому что все это ни для кого не новость. Это уже давно известно.

— Известно? Что именно?

— А то, что Ричард вовсе не убивал мальчиков… и все такое.

— И как давно это известно?

— О, сотни и сотни лет.

— Возьмите себя в руки, дружок. С тех пор всего-то прошло четыреста лет.

— Знаю. Да какая разница! Люди знали о невиновности Ричарда сотни и сотни…

— Перестаньте хныкать и говорите толком. Когда… когда началась эта реабилитация?

— Началась? Да чуть ли не в первый удобный миг.

— Когда именно?

— Как только Тюдоры ушли с престола и говорить стало безопасно.

— Во время Стюартов, что ли?

— Да. Скорее всего. Некто Бэк письменно оправдал Ричарда в семнадцатом веке. А Хорэйс Уолпол в восемнадцатом. А еще один сочинитель, Маркхэм, в девятнадцатом.

— А кто в двадцатом?

— Насколько я знаю — никто.

— Тогда почему бы вам не стать этим человеком?

— Но ведь это не то же самое, неужели вы не видите! Это уже не будет великим открытием!

Грант улыбнулся.

— Перестаньте! Великие открытия на дороге не валяются. Если нельзя стать первооткрывателем, то почему бы вам не организовать крестовый поход?

— Крестовый поход?

— Вот именно.

— А против чего?

— Против Тонипэнди.

Лицо юноши заметно оживилось. Оно приобрело выражение человека, до которого, наконец, дошел смысл анекдота.

— Чертовски глупое название, верно? — заметил он.

— Если люди в течение трех с половиной столетий указывали, что Ричард не убивал своих племянников, а школьные учебники по-прежнему безапелляционно обвиняют его, то, как мне кажется, вы не опоздали заняться борьбой с Тонипэнди. Беритесь за дело!

— Но что могу сделать я, если даже таким людям, как Уолпол, не удалось никого переубедить?!

— Капля камень точит.

— Знаете, мистер Грант, сейчас я чувствую себя ужасно маленькой капелькой.

— Ну, дружок, и с таким настроением вы хотите переубедить британскую публику? У вас и так небольшая весовая категория.

— Потому что я не написал ни одной книги раньше, вы это хотите сказать?

— Нет, это-то как раз и неважно. Первые книги у большинства авторов часто бывают самыми лучшими, потому что именно их хотелось написать больше всего. Я имею в виду то, что большинство читателей, которые не открывали после школы ни одной книги по истории, будут считать себя вправе судить — и осуждать — вас. Осуждать за то, что вы стараетесь обелить Ричарда. «Обелить» звучит гораздо неприятнее, чем «реабилитировать», так что будут употреблять именно это слово. Кто-то, быть может, потрудится заглянуть в энциклопедию, и уж в этом случае будет к вам совершенно безжалостен. А серьезные историки вас не заметят.

— Пусть только попробуют! Я их заставлю обратить на себя внимание!

— Вот так-то лучше! Вижу боевой дух. Кстати, вы уже успели что-нибудь написать, до того, как узнали, что вы не первооткрыватель?

— Да, две главы…

— И что вы с ними сделали? Надеюсь, не выкинули?

— Ну… я чуть было не бросил их в камин…

— Что же вас остановило?

— Камин был электрическим. — Кэррэдайн вытянул свои длинные ноги и рассмеялся. — Мне не терпится ткнуть в нос британской публике парочку фактов из ее же истории. Чувствую уже, как закипает в жилах кровь Кэррэдайна Первого.