Дитя Плазмы - [3]

Черт побери! Если бы не холод!..

Гуль мысленно издал протяжный стон и попросил солнце подняться чуть выше над горизонтом, чтобы не дать окоченеть последним проблескам сознания в его ледяной голове. Мороз с успехом истребил все его догадки, включая и предположение о войне. На ум приходили примеры из давней битвы отцов. Как они выдержали такое? Четыре года в мерзлых окопах, под прикрытием бревенчатых блиндажей… Как можно было воевать в таких условиях, когда проблематичной становилась даже возможность выжить? Или народ был другой?..

Взглянул на валенки капитана и скосил глаза на свои сапоги. Пристукнув один о другой, уныло понял, что ног уже не чувствует. И это беспокоило более всего. Снова общественное расходилось с личным. Что-то там, в этой зараженной зоне, должно было произойти, но ему было все равно. Это „что-то“ требовало неусыпного внимания, взведенных затворов и готовности ринуться неведомо куда по первому слову командования, но Гулю было плевать на командование. Наверное, он побежал бы в эту самую неизвестность, но только лишь из желания согреться. Доведенный холодом до отчаяния, он молил, чтобы это „что-то“ произошло как можно быстрее. Иных мыслей и молитв в голове не возникало. Тем временем капитан саперов, приседая и пританцовывая, разгонял холодеющую кровь. С морозом в отличие от Гуля он предпочитал бороться в движении. Притопнув в очередной раз, офицер неожиданно обернулся.

— Если она не вылезет здесь, через пару неделек всю канитель попытаются повторить в Штатах.

Фраза вышла нечленораздельной, и, стянув рукавицу, капитан принялся растирать побелевшее лицо. Потом сложил губы маленьким кратером и засвистел что-то отдаленно знакомое. Рассмеялся.

— Говорят, на востоке так подзывают змей. Может, и ее удастся подманить…

— Кого ее? — тускло поинтересовался Гуль. За тусклостью таилась взведенная пружина. Мороз превратил нервы в натянутые струны — напряженные, болезненно отзывчивые, — арфа, к которой не следовало прикасаться. Он уже распрощался с ногами, и не только с ногами. Если бы возникла необходимость выпустить из автомата парочку очередей, он попросту не смог бы этого сделать. Да и не стал бы. Подкрадись к нему белый медведь. Гуль первый бы кинулся к нему в объятия. Чтобы прижаться к жаркому и мощному телу, впитать в себя крошечку тепла.

Капитан оказался из понятливых. Пристально взглянув на окоченевшего наблюдателя, звучно хлопнул в ладоши.

— Все, хватит! Меняйся, джигит, пойдем со мной.

— Мне еще полчаса до смены, — неуверенно заметил Гуль.

— Чепуха! Через полчаса ты будешь звонкий, как рюмка. А это верное воспаление легких. — Капитан нравоучительно помахал рукой. — Все начинается с воспалений легких! А далее бронхит, астма и в перспективе прогрессирующий менингит. Ты хочешь это? Нет? Тогда пошли, я все устрою.

* * *

В сущности. командир саперов был из „чужих“, то бишь власть его не распространялась на пограничников. И все-таки он действительно все устроил.

Смену прислали досрочно, и уже через пять минут Гуль отогревался в уютной, подшитой войлоком палатке. Металлическая печь экономно сжигала порцию соляры, заполняя капитанские апартаменты южным теплом, просушивая варежки, носовые платки и паленки. По правую руку от Гуля сифонил трудяга — примус, и пузатый котелок с потемневшими боками нетерпеливо пускал в разные стороны струйки пара. Молоденький веснушчатый ефрейтор моментально спроворил по кружке обжигающего чая.

— И конфет, — приказал капитан. — Или что там у тебя? Пряники?

Блаженный и разомлевший Гуль сидел на ящике из-под взрывчатки и глодал каменный пряник. Тепло искристыми волнами растекалось от желудка по телу, оживляя ноги, возвращая человеческой субстанции утраченную энергию. Он витал в сладостной дреме.

— Что, богатырь, не любишь холода? — Капитан, расположившийся напротив, весело подмигнул.

— Терпеть не могу, — признался Гуль. Отчего-то ему подумалось, что с этим чужим командиром можно говорить откровенно и о чем угодно. — Знал бы, что придется служить на севере, двинул бы в дезертиры.

— В институт, дружок, надо было двигать. С военной кафедрой.

— Я и двинул. — Гуль сумел улыбнуться, — губы оттаивали постепенно. — И все равно повезло.

— А где учился? — поинтересовался капитан.

Гуль кратко вздохнул. Рассказывать, в сущности, было не о чем. Банальная история студента-недоучки: три курса электротехнического, пропуски лекций, нелады с деканатом и как результат — веер повесток в военкомат. Профессия, к которой его готовили, особого энтузиазма не вызывала, но и идти в армию отчаянно не хотелось. А уж тем более в эти безжизненные, щедрые на радиацию и мороз края. Однако пришлось. Приехал, потому что иначе пригнали бы…

Обо всем этом он и поведал коротко собеседникам.

— Хреново, — сочувственно оценил ефрейтор. Своего капитана он не слишком боялся и выражался достаточно вольно. — Выходит, три годика псу под хвост — так, что ли? Это я про учебу, значит.

Гуль пожал плечами. Соглашаться с тем, что три года вычеркнуты из жизни, не хотелось.

— Ну, почему же под хвост?.. — Капитан рассеянно провел пальцами по светлым вьющимся волосам, и Гуль с интересом вгляделся в его профиль. Если бы не форма и не погоны, вылитый поэт. Блок или Мариенгоф… — Ну, почему же, — повторил капитан, несогласно покачивая головой. — Три года — это всегда три года. Где их ни проведи, даром не потеряешь, а уж тем более в институте. Мы ведь не знаем, где находим, а где нет. Ищешь покоя, попадаешь в праздник — и наоборот. Я вот и университет закончил, и проработать успел четыре года, а пришли и забрали. Объяснили, что родине без меня никак, мол, нехватка офицерских кадров…