Дитя огня - [108]

– Король уже вернулся в Лан, назначив Рудольфа Торту официальным наместником Нормандии. Этот человек не ограничивается обжорством и пьянством. Он бездумно тратит деньги и посягает на имущество, принадлежащее баронам, рыцарям и даже Церкви. Если бы против него не выступил какой-то священник, Торта разрушил бы Жюмьежский монастырь, где ему отказались отдавать ценности.

Арвид слушал и все больше приходил в ужас. После упоминания о Жюмьеже он внезапно почувствовал боль во всем теле и подумал о камнях, которые таскал, для того чтобы восстановить монастырь. А теперь этому монастырю грозит разрушение? Причем от руки франка и по поручению Людовика? Возмущение Арвида было сильнее, чем злорадство от того, что аббат Мартин, очевидно, сделал неправильный выбор.

– Плохо то, что франки нападают не только на богатых людей, но и на нас, крестьян, – пожаловался мужчина. – Каждый день они приходят, чтобы собрать новые налоги. Если вчера им хватало двух поросят, то завтра их должно быть уже четыре. Если раньше они довольствовались льняным семенем и чечевицей, то теперь требуют еще и зерно – и не осенью, а уже сейчас, весной, когда мы боимся, что земля не принесет нам урожая. – Он сплюнул, как будто отравился бы яростью, если бы этого не сделал. – Но в лес мы сбежали вот почему, – продолжил крестьянин, немного успокоившись. – Король Людовик обязал рыцарей и епископов предоставлять ему воинов на сорок дней в году. От своих людей они отказываться не желают, поэтому служить врагу заставляют простых крестьян.

Мужчина снова сплюнул, высморкался и наконец посмотрел вверх. С листьев стекали капли, но дождь уже прекратился. Крестьянин несколько раз с опаской огляделся по сторонам, а потом вышел из укрытия в тени деревьев. Другие крестьяне последовали за ним. Арвид поступил так же.

– Куда вы пойдете теперь? – поинтересовался он.

– Соблазн просто где-нибудь спрятаться очень велик, но если правители Руана струсили, то мы этого не сделаем. Мы решили предупредить о набегах франков даже самые отдаленные села. Здесь неподалеку живут старые крестьяне, Ингельтруда и Панкрас. Может быть, им вообще ничего не известно о том, что творится в этом жестоком мире.

Он решительно поднял топор, и Арвида растрогало желание этого простого человека защитить свою страну и людей, которые в ней живут.

– Присоединяйся к нам, – предложил крестьянин.

– Собственно говоря, я ищу монастырь Святой Радегунды.

– Возможно, Панкрас с Ингельтрудой укажут тебе дорогу туда.

Арвид кивнул, отвязал свою лошадь, взял уздечку и пошел вслед за мужчинами пешком. Хотя так он продвигался вперед намного медленнее, ему было приятно чувствовать, что теперь он не одинок в этом враждебном мире.

Раньше Ингельтруда думала, что в своем возрасте знает о жизни все и, поскольку все это принесло ей много мучений, больше ничего не сможет причинить ей боль. Но теперь она поняла: каким бы старым, смиренным и спокойным ни был человек, он все равно будет испытывать леденящий ужас, бояться за свою жизнь и пытаться спасти своих близких от внезапного набега чужестранных воинов.

Но это не имело никакого смысла. Было бы проще безропотно покориться этим людям и позволить им себя убить. Да и что они с Панкрасом могли сделать? Объяснить, что они давно не платили налогов, поскольку живут так одиноко, что о них забыл весь мир?

Судя по виду мужчин, окруживших своего предводителя, который представился Брокардом и утверждал, что пришел по поручению какого-то Рудольфа Торты, отвечать за это будет не весь мир, а только они с Панкрасом. Одиночество – это Ингельтруда тоже поняла, только когда мужчины, желая что-нибудь украсть или разрушить, обыскивали их кладовые, а потом и дом – могло дать лишь относительную защиту.

– Будьте вы прокляты! – Вопреки здравому смыслу Ингельтруда выплеснула свой гнев, от которого, казалось, уже давно избавилась. – Гореть вам в аду за то, что вы грабите двух стариков, которые живут тем, что заработали честным трудом. Да накажет вас Бог!

Втайне она не была уверена в том, что Бог их накажет, да и сами мужчины, по-видимому, в этом сомневались. Совершенно не боясь высшей справедливости, они зарезали кур, которые без головы пробегали по двору еще несколько шагов, и развели костер. Как заявили воины, они зажарят кур на огне, а затем подожгут дом и сарай. Они вытоптали поле, которое Панкрас с Ингельтрудой засеяли несколько недель назад, и толкали ногами маленькую кладовую до тех пор, пока ее шаткие стены с треском не рухнули. Мужчины не просто ухмылялись – теперь они хохотали, и громче всех смеялся Брокард.

– Отныне эти земли опять принадлежат франкам! А это значит, что здесь снова царят закон и порядок! Теперь вы больше не сможете прятаться за спинами норманнов!

Панкрас, наблюдавший за разрушением с опущенными плечами, предостерегающе покачал головой, но Ингельтруда уже не могла остановиться и продолжала выплескивать свой бессильный гнев:

– Мы никогда не прятались за спинами норманнов! Я старуха, и они грабили меня, как и вы сегодня. Мы ведь тоже франки.

Ингельтруда не просто разозлилась, как никогда, – за последние годы эта женщина не произносила столько слов за один раз, зная при этом, что все они совершенно бесполезны. Не важно, какая кровь течет в их жилах, – для этих людей они никогда не станут своими, а всегда будут лишь теми, кого можно пинать ногами. Один из мужчин именно это и сделал, когда Ингельтруда не перестала кричать, и попал ей в живот. У нее перехватило дыхание, и она затихла от боли. Упав на колени, женщина снова почувствовала на себе взгляд Панкраса. В этот раз он не качал головой, а смотрел на нее взглядом, полным сочувствия, словно безмолвно умолял ее: «Не сопротивляйся, мы ведь уже все равно почти мертвы. Радуйся, что мы все-таки дожили до старости».