Дитя Ковчега - [5]

– Например, спасения умирающего брака, Иггли, – нашелся я. Зигмунд рвался в бой. – Брака, задыхающегося в предсмертной агонии.

Похоже, она поняла, потому что не сопротивлялась, когда я раздел ее и уложил на операционный стол. Затем очень медленно раздвинул ей ноги и провел между ними языком. Складки оригами ее плоти набухали; Иггли не двигалась.

Однако в миссис Манн я ошибся. И в Иггли тоже.

Наутро в кухне у меня зазвонил телефон. Я только что разморозил в микроволновке шесть сосисок и открывал банку консервированных грибов. Все еще сжимая банку с открывашкой в одной руке и три яйца в другой, я схватил трубку. Плохая идея, потому что после первой фразы дамы в трубке я выронил одно яйцо.

– Я подаю на вас жалобу в суд. – Плюх – и на линолеум. Я тяжело опустился на стул и пристроил банку с грибами на колени.

– Кто это? – спросил я, пытаясь выиграть время. Конечно, я знал. Я вспомнил ее глазки-буравчики – похоже, это у нее не просто вытесненное либидо, а кое-что пострашнее. – Откуда у вас мой домашний номер? – Любопытно, какой у меня пульс? Наверное, за сто сорок.

– От вашей ассистентки… Иггли, верно? Милая девушка. Вы такую не заслуживаете.

– Точно, – согласился я. Иггли? Сердце сжалось и застучало по клетке из ребер, точно кулак. – Такую я не заслуживаю.

Я знал, что будет дальше. Я – убийца. Я хладнокровно прикончил ее обезьянью малышку.

– Жизель была личностью, – сказала миссис Манн. Я сообразил, что она рыдает, и теперь с трудом пытается выровнять голос.

– Миссис Манн… – начал я.

– Что?

– Миссис Манн, я… – (Такими темпами все это перерастет в полный бред. Тем не менее, дело серьезно. В общем, сейчас я очень осторожно положу оставшиеся яйца и банку с грибами на пол и брошу в атаку фразу, которую женщины ненавидят. Ладно, поехали.) – Я все объясню.

– Давайте, попробуйте, – отрезала она. В голосе ее, словно трещинки, проскальзывали истеричные нотки, одна ошибка – и они превратятся в бездонную пропасть. – Объясняйте.

– Ваш муж сказал мне… – начал я. Но миссис Манн играла не по правилам и бесцеремонно меня перебила:

– Я знаю, что произошло. Он дал вам взятку. А вы… вы просто дешевый наемный убийца! Тысяча евро? Столько стоит для вас жизнь ребенка, мистер Салливан?

Слово «ребенок» прозвучало без капли иронии.

– Миссис Манн, – мягко одернул я, подумав: эти еврики пойдут на мою новую блестящую «ауди-нюанс», миссис, так что не надо! А затем повторил ее имя – еще мягче: – Миссис Манн, могу вам сказать, что процедура была абсолютно стандартной. Я усыпляю минимум пять приматов каждый рабочий день.

Дикое преувеличение, должен признать. Одного в месяц, не больше. И тут меня посетила мысль: может, сказать ей, что Жизель была смертельно больна? И при осмотре я обнаружил неоперабельную дисфункцию кишечника – у обезьян такое часто бывает, если их неправильно кормят. Возможно, прокатит. И женщина будет мне даже признательна. Но поздно: безумный голос миссис Манн снова обрушился на меня:

– Я вас по судам затаскаю! – завопила она.

Повинуясь какому-то инстинкту, я глянул на коврик в прихожей. И увидел одинокий белый прямоугольник. На конверте школьным почерком Иггли было выведено мое имя. Вот и все. Меня взяли в клещи.

– Пошла нах! – заявил я этой Манн и швырнул трубку.

Иггли явно принесла письмо сама. Оно было кратким. Она уходит «по этическим причинам» и «без колебаний» даст против меня показания.

Это «без колебаний» взбесило меня больше всего.

Я зажег конфорку и прибрал беспорядок. Тыча вилкой в сосиски, тихо шипевшие на сковородке, я размышлял о Жизели, невыносимых Маннах, глупой Иггли и ее заявлении, что она подпишется под иском миссис Манн. А ведь и вправду, вдруг понял я: за исключением редкой экзотики, вроде больного тарантула, или по-настоящему сложной операции, как с парализованной после аварии колли, чьи задние ноги я заменил колесиками в прошлом году, вся моя жизнь превратилась в скучную рутину из вакцинации кошек, лечения покалеченных кроликов, черепах с колотыми панцирями и обезьяньей психиатрии. Но таких приключений, как с Жизелью, мне не нужно.

И пока я наблюдал, как брызги жира с сосисок оседают на плитке за конфорками и застывают мутными каплями, меня посетила неожиданная, простая и умопомрачительно гениальная мысль. Приматы – в основном городское явление.

Так беги из джунглей.

Оставь их всех. Иггли, Маннов, человекоподобных и прочих обезьян. Можно передать клинику какому-нибудь начинающему мечтателю и смыться буквально за неделю. Перемена обстановки. Свежий воздух, и все такое. Коровы, овцы, гуси; животные, которые не зря едят свой хлеб и к тому же настолько просты, грязны и неприятны, что держат человеческую сентиментальность под замком. Деревенский край, возле моря. Илистые лагуны. Пляж. Закопать папу в песок и окурки. Отлить в волны. Запах попкорна. Секс на песке. Крабы.

В мыслях и на сердце стало необычайно легко. Переворачивая на сковороде сосиски, я вдруг заметил, что насвистываю «Сейчас или никогда».[2] Вот те на! Я ничего не напевал неделями. Радость завихрилась во мне глотком эфира. Я проткнул сосиски. Ням-ням! Слюнки текли при одной мысли о них. Из отборной свинины, расцвеченные темно-зелеными крапинками шалфея. Я вдохнул аромат, и сердце воспарило. Они пахли свободой.