Дитрих и Ремарк - [62]

Он насторожен и напряжен. С изысками гурмана и озабоченностью подлинного знатока вин продиктовал меню ужина.

— Минутку! — Марлен остановила официанта и обратила к нему повелительный взгляд: — Кусок ливерной колбасы для дамы. И поскорее.

Выражение лица официанта не поддавалось описанию. Закинув голову, Ремарк от души расхохотался. С этого момента смешинка не покидала их. Смеялись над общими воспоминаниями, его ишиасом, забегами в приморские бары, над пыжившимся Папой Джо, над завлекавшим Марлен Гитлером, над прошлыми и теперешними неурядицами — старые добрые друзья.

— У тебя голодный вид, ты похудел, Бони. Теперь-то я буду рядом и смогу подкормить тебя домашним, — сказала Марлен на прощание и вдруг заглянула ему в глаза: — Может, начнем все заново? — И она снова засмеялась.

«Ангел, мне кажется, у тебя нет немецкого экземпляра нашей книги, поэтому я посылаю тебе вот этот…

Обнимаю. Р.

Можешь ты устроить так, чтобы снова пообедали и посмеялись вместе? Если не выходит вечером, согласен и на ланч», — пишет он Марлен в Беверли-Хиллз из нью-йоркского отеля.

Неизвестно, был ли совместный обед, но очевидно главное — заново ничего не начинается. Это понимали оба, тем более что у Марлен разгорелся очередной роман. Да и Эрих был увлечен.

9

В декабре 1947 года проживший девять лет в Америке Ремарк получает американское гражданство вместе с фиктивной женой Юттой.

Процедура проходила не слишком гладко. Ремарка безосновательно подозревали в симпатиях к нацизму и коммунизму. Вызывал сомнение и его «моральный облик», его расспрашивали о давнем разводе с Юттой и причинах вторичного брака, интересовались связью с Дитрих. Но в конце концов сорокадевятилетнему писателю позволили стать гражданином США.

Теперь-то Ремарк с наслаждением покинул Америку, так и не ставшую ему домом. Вилла в Порто-Ронко сохранилась. В парижском гараже все годы войны простояла, ожидая хозяина, «ланчия». После девятилетнего отсутствия Ремарк возвратился в Швейцарию.

Он пишет Марлен:

«Ах, милая, никогда нельзя возвращаться!.. Я здесь за 10 лет превратился в легенду, которую стареющие дамочки по дешевке, за десять пфеннигов, пытаются разогреть — омерзительно… Ты — чистое золото! Небо во множестве звезд, озеро шумит. давай никогда не умирать».

Марлен присылает весточку из Нью-Йорка.

«Мой милый, грустное воскресенье — солнце в Центральном парке сияет как фиакр, по радио итальянские песенки, а дома нет даже «утешения огорченных»^{1}.

Я много думаю о тебе…

Обнимаю тебя тысячу раз. Твоя пума».

10

На самом деле грустить ей некогда. В 1947 году Марлен играет цыганку в фильме «Золотые серьги». В том же году Билли Уйльдер — великолепный сочинитель комедий, тонкий стилизатор, известный по фильмам «Свидетель обвинения», «Квартира», «В джазе только девушки», предложил Дитрих роль в фильме «Зарубежный роман», где ей надо было сыграть певичку, пытающуюся выжить в послевоенном Берлине. Она с наслаждением работает с Билли, увлекается им и своей ролью, вдохновенно повторяет платье с блестками, которое носила в военные дни, и выглядит фантастически.

Вышедший в 1948 году фильм «Зарубежный роман» успеха не имел. Марлен привыкла к тому, что после фон Штернберга ее роли в кино оставались почти незамеченными. Она продолжает вести светскую жизнь, не отказываясь от поиска значительных мужчин, способных стать достойным партнером, с увлечением осваивает роль бабушки: у Марии появляется первенец.

Ремарку не сидится в Порто-Ронко. Он путешествует по Европе, снова посещает Америку, где живет Наташа Браун — его возлюбленная с голливудских времен. Француженка русского происхождения, конечно же, была умна и очень хороша собой — непременные условия увлечений Ремарка. Но роман с ней, так же как с Марлен, был для Эриха мучителен. Они встречались то в Риме, то в Нью-Йорке и, едва пережив радость встречи, тут же начинали ссориться. Ремарк в который раз окунался в сладкую пытку одиночества. И снова писал Марлен.

«Десять лет — как они отлетели! За окнами опять стоит синяя ясная ночь, сигналят автомобили, портье без конца подзывает свистками такси, и звуки при этом такие, будто в каменном лесу раскричались металлические птицы. Орион стоит совсем чужой за «Уолдорф — Асторией», и только лампа на моем письменном столе светит мягко и по-домашнему. Мы больше нигде не дома, только в самих себе, а это частенько квартира сомнительная и со сквозняками.

Ах, как все цвело! Ах, как цвело! Мы часто не понимали этого до конца. Но оно было. да, было, и похитители смогли из этого мало что отнять…

Беспокойное сердце, я желаю тебе всех благ: в эти дни, когда воспоминания воскресают и окружают тесным кольцом, глядя на меня своими грустными красивыми глазами, собственной сентиментальности стесняться не приходится. да и когда вообще мы ее стеснялись? Никогда, пока дышишь и ощущаешь ее загадочные объятья, пока слышишь ее шепот и в силах еще отвратить медленное самоубийство жизни с ее картинками вне всякого времени.

Всего тебе наилучшего, беспокойное сердце! Мы вне времени, и мы молоды, пока верим в это! Жизнь любит расточителей!»

Свое 50-летие в 1948 году (про которое сказал «Никогда не думал, что доживу») Ремарк встретил у себя на вилле. Вечером пришла телеграмма от Марлен из Нью-Йорка: