Диск - [17]

Вспоминая 1939 год, когда в Аркодабаре появились первые поляки, бежавшие от гитлеровских захватчиков, Адриан силился припомнить, не встречался ли ему на улицах города Ясек. Он ведь был там. Ему хорошо запомнилась та осень, когда лили не переставая дожди, особенно по ночам. Улицы гудели от потоков дождя, он тогда еще думал, что это реквием встревоженной природы, предвестие грядущей второй мировой войны.

На бульварах, в кафе, библиотеках – везде было полно поляков в военной форме. Они носили длинные шинели и высокие четырехугольные фуражки. Кажется, _их называли конфедератками. Когда по улице проезжала польская легковая машина, ее можно было узнать не только по внешнему виду, но еще по необычно музыкальному клаксону.

Во многих странах Европы война дышала пожарищами. Буря близилась, но пока гремела вдалеке, молнии стегали соседние пашни. Только однажды, когда на вокзал прибыл эшелон с ранеными поляками, Адриана охватило необычное волнение. Он увидел людей, которых проносили мимо на носилках, увидел забинтованные руки, ноги, обожженные лица, но самое главное, он увидел глаза этих людей и понял по их взглядам, что землю наполняет ужас, пропитывает ее кровью и страданием. Это воспоминание осталось в его душе, ибо с того мгновения началось прозрение, в душе поселились боль и гнев. И вот теперь глаза Ясека напоминают глаза тех, раненых изгнанников.

Сидя на корме, Ясек флегматично смотрел на воду, но Адриан знал, что его мысли блуждали в другом мире. А утро было синим и ласковым, солнце лежало бликами на воде, играло в русых волосах Ясека, Но он ничего не замечал, – сгорбленный, придавленный бременем своей судьбы. И вдруг неожиданно рассмеялся все тем же странным тихим смехом, от которого у Адриана пробегали по коже мурашки. Адриан, едва сдерживаясь, приналег на весла, но Ясек, покосившись на него, спросил:

– Скажи, тебя когда-нибудь волновала проблема долголетия?

Адриан пожал плечами.

– Я над этим задумывался, еще когда учился в последних классах лицея. Эта загадка преследовала меня днем и ночью.

– Что толку думать об этом сейчас, – буркнул Адриан, недовольный тем, что Ясек снова разговорился.

– Я думал, что смогу найти какое-то решение. Яурт и фагоциты Мечникова не восторгали меня, не внушали доверия. Я стал изучать жизнь растений…

– Почему растений, а не животных?

– Ну, это одно и то же, разве не так? Биологические параллели… Все это – жизнь. Вот самшит, он так Долговечен, так нетребователен, у него есть что-то общее с черепахой. Может, надо жить так, чтобы не тратить много усилий? И существуют эфемериды, которые живут един день. Всего только один день! – Голос Ясека стал громче, и Адриан шикнул. – Да-да, я буду говорить тише, но мне надо говорить. Может, есть помимо естественных явлений какая-то невидимая сила, которая управляет всей жизнью? Я вот все думаю об этом…

– Почему же ты поступил в медицинский институт? – усмехнулся Адриан. – Шел бы в семинарию.

– Нет, ты меня не так понял. Я не о боге говорю. Проблема долголетия занимала меня по другим причинам. Мне бы хотелось, чтобы молодость человека не проходила, не увядала… А сейчас, после «дранг нах остен» Гитлера, я стал бродягой без родины, теперь мое «долголетие» обеспечено где-то среди звезд…

– Ты бы поменьше каркал.

– А предчувствие? Ты его тоже отрицаешь? Нам скоро конец. Может, мы в последний раз видим солнце, небо, воду и зеленый камыш… И этих цапель…

– Вон уже берег. Лучше подумаем, как добраться до Женуклы. – Адриан был взбешен, но сдерживался. – Молчи!

Ясек замолчал. Они долго и настороженно всматривались в безлюдный берег. Потом, оставив лодку в камышах, вброд добрались до берега. Ясек Гринкевич нес весла, Адриан торбу с едой. Отсидевшись в зарослях ивы, тронулись в путь. Устав от пережитого, от разговоров Ясека, Адриан почувствовал необъяснимое безразличие. Они шли проселком, почти не хоронясь, не страшась встреч с людьми.

У колодца Ясек остановился.

– Я не могу больше. Если хочешь – иди дальше сам. Я хочу есть, а в колодце вода для питья. – Он наклонился над срубом. – Там, в торбе старика, еда. Ты знаешь, что нас ждет впереди?

– Пошел к черту! – сказал Адриан. – Пошел к черту! На, ешь. – Он бросил на землю торбу.

– Не понимаю, почему ты злишься. Может, нам не останется времени ни на еду, ни на питье, ни на то самое… Ты хочешь меня бросить?

Адриан сел на землю, прислонившись спиной к срубу колодца. В направлении Женуклы горизонт был загрязнен черным дымом. Гремели орудийные раскаты, словно гроза. Адриан вспомнил, что говорил старик о десанте немцев на Дунае. Ему хотелось сосредоточиться, представить, что их ждет в пути, но мешало раздражение против Ясека. Наверное, им придется миновать Женуклу. Кругом – ни души, поле казалось горячей печью. Выгоревшая трава, немилосердное солнце… И только кузнечики трещали в сухой, как порох, траве. Их стрекот напоминал сухой кашель.

В конце концов, может, Ясек и прав, времени у них еще много. Надо поесть. И когда они поели лепешек, Адриану стало казаться, что их положение не такое уж отчаянное. Худшее позади.

Адриан вспомнил о тех ранних рассветах, когда он писал сарматские степи, ведь и тогда он был один в поле. Да-да, один в поле. Он шагал по тропинкам, неся этюдник, и восторгался необъятностью неба и земли. Изредка ему встречались люди. Люди… Но тогда они были вооружены лопатами, граблями, иногда они шли следом за плугом, и он останавливался и писал взрыхленное поле. Он встречал путников с посохом и сумой за плечами; еще издали Адриан следил за фигурой человека, ждал, когда он подойдет ближе. И вот они встречались на узкой стежке, здоровались, перебрасывались одной-двумя фразами и расходились. Теперь в его измученной душе воскресали те приветственные фразы, они были подобны дуновению ветра, приносящего аромат цветущих лугов.