Дисбат - [26]

По старой привычке Синяков проник на территорию парка через дырку в заборе и, выбрав боковую аллею, тронулся к его центру. Ни одна живая душа не отиралась здесь в столь поздний час, и можно было занять любую скамейку, но широта выбора, как известно, приводит к излишней привередливости. (Один пример буриданова осла чего стоит.)

В конце концов внимание Синякова привлекли две составленные вместе скамейки, что было удобно и для пиршества, и для сна. Горевший невдалеке фонарь давал достаточно света для того, чтобы не спутать собственный палец с сосиской. Кроме того, рядом имелась чугунная урна, похожая на старинную мортиру, задравшую свое дуло к небу. Каких еще благ мог пожелать для себя бездомный человек? Ну разве что подругу, столь же равнодушную к жизненным благам, как и он сам.

Жаль только, что завтра не удастся побриться – все соответствущие принадлежности остались в чемодане, а городские парикмахерские, напуганные ширящейся волной СПИДа, подобную услугу клиентам уже давно не оказывают. Впрочем, маловероятно, чтобы свежая щетина на лице отца могла как-то повлиять на приговор, вынесенный сыну.

Первая бутылка кончилась очень быстро и как-то незаметно. Синяков с запоздалым сожалением подумал, что надо было брать сразу три. Ночь еще только начиналась, и особой тяги ко сну он не ощущал – наверное, в самолете отоспался.

Курил Синяков редко, но сейчас, похоже, как раз наступил такой момент. Сигареты имелись, причем несколько сортов, труднее оказалось со спичками, однако и они отыскались в кармане куртки, позаимствованной у Стрекопытова. Там же находился и пакетик, подаренный Синякову шаманом.

Любопытства ради он при свете догорающей спички ознакомился с содержимым магического подарка. Порошок, способствующий общению с духами, сам по себе, без воздействия огня или раскаленной сковородки, ничем не пах. Старинная, кустарного производства иголка, возможно, и могла сгодиться на что-то, но только не по своему прямому назначению – ее ушко было обломано.

Странные галлюцинации, которые Синяков испытал на стрекопытовской кухне, скорее всего были вызваны дымом этого самого порошка. Да и шаман, надышавшийся им, вел себя как невменяемый. Ни анаша, ни кокнар таких ощущений не давали, но мало ли сейчас развелось всякой химии? Да и реплика кого-то из гостей относительно сушеных мухоморов могла иметь под собой почву.

«Дурью» Синяков давно не баловался, не забирала она его, однако тут решил рискнуть, тем более что и вторая бутылка опустела. Достав свежую сигарету, он с помощью иголки забил в табак несколько крупинок волшебного порошка. Получилась так называемая «дурь женатая». Отвратительный запах, сравнимый разве что с вонью расплавленного битума, на свежем воздухе почти не ощущался. Наоборот, первая же затяжка показалась Синякову необычайно приятной. В теле и мыслях появилась та особенная легкость, свойственная только краткому периоду, отделяющему первую рюмку от пьяного забытья и тяжких мук похмелья.

На душе повеселело. Он взял пустые бутылки в руки и стал постукивать ими – дзинь, дзинь, дзинь – все быстрее и быстрее.

Что-то шевельнулось на скамейке рядом с ним – тихо шевельнулось, словно таракан, подкрадывающийся в темноте к хлебной крошке. Оказывается, это была иголка, ерзавшая сама по себе, словно магнитная стрелка, выведенная из состояния покоя.

По мере того, как темп ударов нарастал, вся сущность Синякова, а в особенности сердце и мышцы, старались подстроиться под него, найти самый удобный для себя ритм, как это бывает в минуты чувственных утех или при беге на длинные дистанции. Он уже не сидел на лавке, а отплясывал какой-то дикий танец, вряд ли имеющий аналоги даже в богатейшем репертуаре Терпсихоры, самой грациозной из муз.

Затем Синяковым овладело жертвенное вдохновение, в моменты отчаянной схватки иногда вытесняющее чувство самосохранения. Тела своего он уже не ощущал и, чтобы проверить это, уколол палец иголкой. Боли не последовало. Теперь, по примеру других шаманов, он мог бы, наверное, лизать раскаленные сковородки, танцевать босиком на углях и пригоршнями черпать кипяток.

Его неудержимо тянуло куда-то, и он уже знал – куда именно. Остатками здравого смысла Синяков понимал, что это могила, ад, темница для заблудших душ, что там его ожидают самые невероятные опасности и самые неприятные сюрпризы, однако сопротивляться столь противоестественному влечению не мог да и не хотел.

Чтобы поскорее освободиться от пут ненавистной реальности, он воззвал к духам, несомненно, уже привлеченным запахом тлеющей адской смолы и мерным перестуком бутылок.

– Как там вас… владыки небес и преисподней… – запинаясь, взмолился он. – Валите все сюда мне на помощь… И те, кто пасет стада мертвецов, и те, кто носит плащи из мрака… Тьфу, кажется, перепутал… Правда, союза с вами я не заключал, но на содействие надеюсь…

– Чушь-то всякую не пори, – буркнул кто-то, скрывавшийся во мраке.

Голос был какой-то бестелесный – не мужской, не женский и не детский. Скорее всего он звучал только в распаленном воображении Синякова. Поэтому и реагировать на него не имело смысла.