Дипломатическая тайна - [5]

Городские ворота закрыты. Но разве посмеют побеспокоить королевского офицера, возвращающегося в летнюю резиденцию посольства? Королевский офицер выпил лишнее, не следует его раздражать. Едва ли приятно завтра Мирзе Али-Мухамеду получить грубое письмо от королевского посла. И кому приятно отсидеть шесть месяцев за оскорбление офицера королевской армии, “гостя и друга Полистана”.

Скрипя, отворяются ворота. Часовые отдают честь весело насвистывающему офицеру, развалившемуся в наемном экипаже. За воротами офицер сразу трезвеет и еще полчаса едет, не произнося пи звука.

Только у кипарисовой аллеи, где начинаются загородные дома, он указывает вознице на глиняную стену виноградника. Возница едет вдоль стены, минует владения Абду-Рахим-хана, огибает угол глиняной ограды. Вдруг он чувствует тяжелую руку на плече и, когда поворачивается к седоку, видит у него в одной руке золотую монету, а в другой — автоматический пистолет.

Экипаж останавливается. Седок стал на сиденье и взялся рукой за ограду. Потом он уже сидит на самой ограде. Он бросает вознице монету и говорит совершенно ясно на их родном языке, показывая револьвер.

— А это, если будешь болтать!…

Экипаж отъезжает с некоторой поспешностью. В поле на дороге — пальто и кепи королевского офицера.

Абду-Рахим-хан прыгает с ограды и попадает с мягкую цветочную клумбу. Он — дома.

Против входа в конюшню на земле спят конюхи. Над ними на шесте — тусклый фонарь. Абду-Рахим будит старшего.

— Солдаты в доме?…

— Да, господин.

— И у ворот?

— Да, господин…

— Оседлай текинца.

И пока конюх седлает вороного коня с маленькой продолговатой головой, осторожно поглаживая его по черной, отливающей шелком шее, Абду-Рахим принимает некоторое решение.

Коня выводят из конюшни. Он ржет и играет, косясь на Абду-Рахима. Сумасшедший огонек в лучистых глазах, белок с кровавыми жилками. Его удерживают оба конюха и отпускают сразу. Конь чует на себе всадника.

Галопом с места по аллее сада, и уже издали глухой голос Абду-Рахима:

— Поручаю вас богу!…

Текинец ровным галопом берет аллею, круто огибает водоем. Еще аллея и в конце ворота. Песок заглушает топот. Как порыв ветра, сбив зазевавшегося караульного, текинец вылетел на дорогу.

Два выстрела. Мимо!

Текинец прыгает через глиняную ограду, скачет по скошенному полю, еще ограда, потом горный поток, и Абду-Рахим тем же галопом выезжает на старую горную дорогу.

Это вьючная тропа, которой шли караваны на север к границе в те годы, когда еще не было внизу, в долине, шоссе. Это кратчайший путь. Почти пятьсот километров до советской границы. Здесь на пути, у реки Лар, — кибитки его племени. Здесь — спасенье и победа.

Крутой подъем, засыпанный острыми камнями, текинец берет вскачь.

Вечер без сумерек — утро без рассвета. Внизу уже кипят солнцем и зеленью сады. Утренний ветер из-за гор налетает на глиняный город, спрятанный в стенах и башнях. Абду-Рахим видит минареты, крыши старого дворца на холме, витые колонны — весь пробудившийся город. Еще взгляд, как бы короткое прощание, и ровной рысью туда, за перевалы, где снеговые вершины в пылающем ранним солнцем небе. — Поручаю вас богу…

ОППОЗИЦИЯ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ

В квартале, называемом “Четыре сада”, среди кипарисов — трехэтажное, выстроенное европейским архитектором здание. Европейцы считают его типичным для восточного стиля, жители Мирата — типичным для европейского стиля. Но первые более правы. Приняв во внимание жестокое солнце Полистана, архитектор позаботился о широкой веранде, со всех четырех сторон охватывающей дом. Дом этот — законодательное собрание — парламент Полистана. Четыре месяца в году парламент заседает под полотняным навесом веранды, выходящей в сад.

В эти месяцы в парламенте редко собирается кворум, депутаты предпочитают палатки в глубине сада, где кофе, шербет и зеленый, утоляющий жажду чай. Палатки разбросаны по всему саду — цветные, пестро разрисованные, под чинарами, среди роз, они заставляют европейцев вспоминать о садах Гарун-Аль-Рашида и сказках Шахерезады. Впрочем, здесь нет султанши, нет невольниц и эфиопов, а в плетеных белых стульях полулежат одетые в щегольские белые европейские костюмы депутаты центра. Но бывают и до сих пор не снявшие чалму седобородые купцы из дальних провинций, переменившие совсем недавно национальный костюм на старомодные двубортные европейские сюртуки. Муллы и горные ханы правого крыла до сих пор не изменили кальяну ради европейских сигарет и трубок, они избегают стульев и сидят, поджав под себя ноги, на гурьянских кошмах или керманских коврах.

В самой крайней палатке, там, где кончаются расчищенные дорожки сада, сидят два человека, не совсем похожие на обычный тип депутатов Законодательного Собрания.

Первый — тонкий, с матово-бледным лицом и черной бородой, в очках и грубо сшитом европейском платье. Второй — громадного роста, крепкий, обожженный солнцем, в старом английском френче и обмотках. Они говорят пониженными голосами, внимательно поглядывая по сторонам.

— Мы не делаем разницы между Али-Мухамедом и хотя бы Абдул-Меджидом. Али-Мухамед продает Гюлистан, Абдул-Меджид будет продавать, если добьется власти. Здесь важны не люди, а система.