Дипломатическая почта - [8]

– Сегодня, – начал Эртэ, пригубив чашу, – мы собрались здесь, дабы связать крепкой нитью в единое целое судьбы двух людей.

Служки замерли у дверей, завершив круг и опутав помещение дымным маревом. Где-то далеко остались свидетели и слуги, свечи и серые камни замка, скрытые гобеленами. И кажется, что в тумане, разгоняемом только тусклыми лампадками, есть только я, он и Голос, все набирающий силу.

– Согласен ли ты, – он на миг запнулся на непривычном имени, – вольник Кэрдан Лэсс Ромиш, взять в супруги сию деву, принять ее наследие и владение?

Чужак кивнул, кинув на меня острый взгляд из-под полуприкрытых век:

– Да.

– А ты, дочь Тьелегринов, добровольно ли предаешься в руки сего вольника, и клянешься ли подчиняться его слову беспрекословно?

– Да, – я передернула печами. Это прозвучало настолько… мерзко, что обрядовый дурман на миг отступил, приоткрывая панику, смешанную с отчаянным нежеланием делать то, что делаю я. Судя по расширившимся глазам почти супруга, у них это происходит несколько по-другому. Но отступать уже поздно…

Сестра качнулась вперед, отчего тихо звякнули стеклянные бусины, вплетенные в длинные косы, и протянула подушечку, на которой лежали расстегнутые браслеты. Жрец отдал чашу подскочившему служке, достал откуда-то из складок одеяния длинную тонкую позолоченную иглу, цепко перехватил онемевшую руку, которая невольно попыталась зарыться в накидку, и проколол кожу. От резкой боли сбилось дыхание, а Эртэ сжал мою ладонь в своих холодных клешнях, и алая тягучая капля, сорвавшись с побелевшего пальца, упала на более широкий, сложного плетения обруч. Затем схватил руку Кэрдана и прокол смуглую кожу. Его кровь пропитала тонкий простой браслет. Мой. Затем Эртэ соединил наши ладони, крепко, будто вплавляя плоть друг в друга.

– Отныне и навсегда вы – супруги, и все, что есть вашего теперь общее, – и ловко защелкнул замочки браслетов на запястьях, бормоча простенький наговор. Серебряные полоски нагрелись, почти обжигая кожу, и застежки вплавились в металл.

Все. Хотя… Вырвав руку, прикрыла лицо, судорожно растирая кожу.

Обернувшись, приказала резко, обращаясь к Мартэ и не обращая внимания на жреца, тихо отступившего в сторону:

– Поднесите домовой камень.

Двое стражей, замерших за порогом, медленно выступили вперед, почтительно внося внутрь широкую каменную доску, и опускаются на колени передо мной. Тишина становится еще более тяжкой, сумрачной и дремотной. На доске лежал небольшой матово-черный, поблескивающий в свете лампад, камень. По нему пробегали темно-синие волны. Казалось этот поглощающий свет сгусток тьмы живой, дышащий организм. Я подняла его, ибо только тот, кто плоть от плоти основателя рода, может коснуться домового камня. Покачав в ладонях, поднесла к губам, подышала на него, наблюдая за тем, как цвет меняется на светло-голубой.

Прошептала, присев на край кровати, и поднесла тяжелый, как кандалы смертника, камень супругу. Да, уже супругу…

– Положи руку на него… и повторяй, – прошептала, надеясь на его доверие. Ведь это основа всего. – Я Кэрдан Лэсс Ромиш…

– Я, Кэрдан Лэсс Ромиш…

– Приношу сему дому клятву верности и обещаю…

– Приношу сему дому клятву верности и обещаю…

– Сохранять традиции и нести процветание любым доступным мне способом…

– Сохранять традиции и нести процветание любым доступным мне способом…

– Заботиться о слугах и жителях острова и следовать законам Ожерелья.

– Заботиться о слугах и жителях острова и следовать законам Ожерелья.

Камень на миг заалел, и под ладонью мужчины проступили знаки Дома. Руны сплелись в сложный узор, мигнули и погасли. Поверхность камня зазолотилась, под нашими ладонями он потеплел и запульсировал в ритме сердца.

По комнате пронесся облегченный вдох, поколебав пламя свечей и разогнав дым, застилающий комнату. Риин разжала судорожно стиснутые руки.

Отныне… и до смерти саеш бусины Тьелегринов Ситар – Кэрдан Ромиш!

Жрец торжественно провозгласил, расправляя плечи:

– Отныне нарекаю тебя, саеш острова Ситар родовым именем Тьелегрин. Береги честь его и не посрами славных предков.

Служка, тот, что сосредоточенно хмурился, извлек из кожаной, расшитой бисером, сумы толстенную храмовую книгу, перелистнул плотные хрустящие желтоватые страницы, мелко-мелко исписанные старинными рунами. Второй поднес стеклянную чернильницу с белоснежным пером. Эртэ, осененный богами, сделал соответствующую запись темно-алыми чернилами, замешанными на крови. Сейчас уже не людской, а птичьей. Раньше ради таких записей убивали младенца…

Жрец захлопнул книгу, по-старчески хрупнул пальцами и, пристально глянув на меня, направился к выходу. Его специально предупредили, что церемонию не стоит затягивать. В дверном проеме произошла заминка, когда из рук Никласа в его ладонь перешел увесистый мешочек с оговоренным вознаграждением. Четыре последних крупных черных жемчужины из приданого матери и два резных перламутровых амулета-медальона. Выйдя за дверь, он сгорбился под тяжестью одеяний, и двое молодых ребят подхватили его под руки, дабы препроводить к столу, спешно накрытому в центральном доме. Запахи копченостей и варений тревожили меня все утро, раздразнив аппетит, но церемонию должно было проводить на голодный желудок, так сказать, после малого очищения.