Дипломатическая быль. Записки посла во Франции - [3]

— Ну, что? — бросаемся мы к нему, как ко всякому, прошедшему чистилище.

— Тройка! — машет он рукой. И пускается в обычные в таких ситуациях объяснения.

Моя очередь. И ко мне по выходе устремляются будущие мои сокурсники во главе со «старым» теперь уже знакомым.

— Как?

— Пятерка. Интересовались, кто был преподавателем…

* * *

В конце июля я возвращаюсь в Ростов с высоким для меня званием студента Института международных отношений. Отец предлагает мне поработать в августе до начала занятий в одной из ростовских строительных организаций. Чернорабочим. Кем же еще? Я не против. Небольшой бригадой мы штукатурим лестницу на Буденновском проспекте, на спуске к Дону. Мне поручено делать замес, т. е. готовить цементную массу и подавать ее штукатурам. Моя штукатурка к стенам прилипает, и я испытываю чувство гордости за обретенную специальность. Но вскоре лестница готова, и меня отправляют на другой участок. Там прораб дает мне задание перетаскать куда-то в сторону большую груду битого кирпича. Это вызывает во мне чувство протеста, которое я не скрываю: «Я умею делать раствор, а вы меня на такую вот работу». На несчастье, на стройке появляется инженер. Я вижу, что прораб что-то говорит ему, кивая в мою сторону. Инженер уходит, ничего мне не сказав. Я возвращаюсь домой, и тут выясняется, что инженер-то был знакомым отца. Отец с улыбкой, но достаточно серьезно разъяснил мне круг обязанностей чернорабочего и понятие трудовой дисциплины. Наутро я, можно сказать, с энтузиазмом расчищал стройку от обломков…

* * *

К 1 сентября 1949 года поезд Ростов — Москва увозил в столицу одноклассников, которым не хватило местных учебных заведений для полета их воображения. Нас было четверо — один поступил на модный, со строгой системой приема, как говорили тогда, «закрытый» факультет атомной энергетики Института цветных металлов и золота, другой вливался в общий поток студентов того же института, третий — в Московский авиационный институт и, наконец, я — студент МГИМО, — для которого все было загадкой.

Замечу сразу — институт, его студенты не пользовались никакими привилегиями. Стипендия первокурсника при отсутствии троек на экзаменах — 390 рублей. Это верхний уровень для высших учебных заведений Москвы, но не более. Студенты, не имеющие помощи от родителей, особенно это касалось бывших фронтовиков, вынуждены были овладевать наукой в крайне стеснительных материальных условиях, выходить из положения за счет разгрузки товарных вагонов или каких-то иных потогонных приработков, что, как правило, плохо сказывалось на успеваемости. Мне родители стремились всемерно помогать. К тому же, после первой же сессии я стал получать повышенную стипендию отличника, а это уже 490 рублей, а на третьем курсе стал сталинским стипендиатом с 700 рублями «дохода», чего на жизнь без экипировки были вполне достаточно.

Поселился я на Каляевской улице в ветхом одноэтажном деревянном доме. Там у одинокой пожилой женщины было две маленькие проходные комнатки с крохотными окошками и скрипучими полами. В первой жила она сама и делившая кровать с хозяйкой студентка пединститута, готовившаяся учить слепых детей, во второй обосновался я, еще один студент МГИМО и студент-фронтовик стоматологического института. Нас могло бы быть и больше, но втиснуть четвертую кровать было уже невозможно. На втором курсе я получил место в институтском общежитии, сначала в комнате на 24 человека, потом на 15, а на последнем курсе оказался в комнате на четверых. Кстати, моим соседом оказался венгр Матиаш Сюреш, которому суждено было сделать большую карьеру и даже на какое-то время стать исполняющим обязанности президента Венгерской республики. В жаркие летние дни Матиаш на ломаном русском языке усиленно добивался от меня ответа на мучавший его вопрос: почему в Москве не разрешают ходить в шортах. «Это серьезно, — говорил он. — Нам перед отъездом наказывали во всем брать пример с Советского Союза, но в Будапеште все, кто хочет, носят шорты, а здесь вот…»

Программа института была насыщенной. Довольно глубоко изучались международное и государственное право иностранных государств и, конечно, иностранные языки. Но к этому добавлялся курс всех правовых дисциплин от римского до колхозного права, курсы географии, истории, экономики и спецсеминары по основным профилирующим странам. Обращалось внимание и на то, чтобы расширить общую культуру за счет преподавания логики, русской и иностранной литературы. Были, разумеется, и стандартные курсы идеологических дисциплин. Удобно устроившись на кафедре, профессор марксизма-ленинизма страницу за страницей зачитывал нам «Краткий курс истории КПСС». Он отрывался от текста только для того, чтобы почти доверительно пояснять нам который раз, что учебник этот, хотя об этом и не говорится в нем, написан лично товарищем Сталиным.

Вместе с тем, вопреки молве, никаких занятий а la институт благородных девиц — насчет обходительных манер или изысканной светской шлифовки — не было.

Языку уделялось много внимания. Занятия проводились в небольших группах по 6–7 человек с акцентом на политическую лексику. Цель состояла в обучении навыкам последовательного перевода и достаточно свободного разговора. На это было сориентировано и изучение грамматики без большого углубления в историческую или теоретическую сторону дела.