Динозавр [Anonymous Rex] - [102]

— Началось! — Внезапный крик Валлардо эхом разносится по лаборатории в сопровождении рвущегося из динамиков булькающего визга. Треск тоже усиливается, наполнив комнату горячим белым шумом, за которым следует вопль Джейси. Материнское счастье? Фантомные родовые боли? — Нужно поднять его выше! — кричит Валлардо, дергая блок, на котором висит гамак. — Он должен выскочить из воды! — Мощный рывок — я бегу к другой веревке и тяну изо всех сил — что-то не так, что-то… скрипит?

Веревка рвется. Блок не держит. Гамак обрушивается.

Джейси визжит, на этот раз явно не от счастья, и несется к дальнему краю резервуара, в то время как Валлардо силится устоять. Оба они кидаются на лестницу, приделанную к стеклянной стенке, и пытаются перелезть через бортик; Джейси, благодаря длинным ногам Колеофизиса, добивается большего успеха, нежели тучный, приземистый Валлардо, и ныряет в бассейн. Валлардо взбирается несколькими секундами позже и тоже плюхается в воду. Теплая вода выплескивается из аквариума и брызгает мне на лапу; приятное ощущение напоминает о том, как я люблю плавать.

Гленда, Джудит и я благоговейно наблюдаем через стекло за Валлардо и Джейси, дивясь их фантастическому мастерству по части водного балета. Валлардо ныряет, отстегивает гамак, который теперь только мешает, и старается удержать яйцо над головой, исступленно дрыгая ногами и коротким, будто обрубленным хвостом.

Подводные микрофоны доносят до нас звуки борьбы: хрипы и стоны мешаются с треском яичной скорлупы. Джейси помогает Валлардо, стиснув яйцо длинными бурыми пальцами, делая все, чтобы удержать на поверхности своего ребенка, а пронзительный щебет, нечто среднее между человеческим плачем и брачным зовом канарейки, становится все громче и громче.

Мы же, Гленда Ветцель, Джудит Макбрайд и я, наблюдающие через стекло, слушающие через усилитель, делаемся невольными свидетелями появления на свет первого на этой планете существа — успешного результата межродового скрещивания.

С последним хрустом яйцо уступает: белок, затуманивая воду, вытекает в аквариум, скорлупа разбивается на тысячу осколков, опускающихся на дно, словно разлетающийся от костра пепел.

— Ты видишь его? — спрашиваю я Гленду, не отводя глаз от заметно помутневшей воды.

— Нет, — отвечает она, и я понимаю, что она тоже заворожена этим зрелищем. — А ты?

— Угу. Джудит? — Нет ответа. — Джудит, вы видите малыша? — Опять ничего. Я поворачиваюсь к нашей пленнице, чью руку в какой-то момент отпустил. Она исчезла. — Глен, мы упустили…

Меня заглушает пронзительный визг, душераздирающий демонический вопль, от которого по всему телу пробегают невидимые пауки. Он доходит, десятикратно усиленный динамиками, и это значит, что доносится он из резервуара, а это, в свою очередь, значит…

Он исходит от младенца. Вода, брызжущая через край, совсем мутнеет от сгустков последа, но сквозь колыхание я различаю гибкие очертания по-прежнему барахтающейся Джейси, и когда она появляется на поверхности, успеваю бросить взгляд на новорожденного. Больше мне и не нужно.

Тонкие серые когти на хилых ручонках, перепонки между усеянными коричневыми точками отростками плоти, судорожно хватающими незнакомый воздух. Это пальцы, словно обрубленные, выросшие не более, чем позволили им выступившие по бокам когти. Шершавые чешуйчатые пятна сменяются гладкими безволосыми участками; это и не шкура, и не кожа. Выпирающий позвоночник туго натягивает эту тонкую оболочку, будто бы уродство описано шрифтом Брайля, и можно различить отдельные позвонки, поднимающиеся и опускающиеся, как клавиши пианиста, наяривающего диксиленд. С конца позвоночника свисает тонкий хвост, не более чем костная жила, по меньшей мере удваивающая длину младенца.

Перекореженное туловище напоминает длинный иссиня-черный продолговатый кусок жженой резины, раздувшееся брюхо, ходящее взад-вперед, бултыхающееся, дергающееся, натягивает кожу по бокам. Другой набор когтей, длиннее, темнее, беспорядочно вылезает из культяшек, возможно представляющих собой пятипалые ступни, стремительно втягивающиеся и вытягивающиеся, втягивающиеся и вытягивающиеся.

И голова, о та голова, наслоение всех мыслимых и немыслимых черт: вдавленные ноздри, выпученные желтые глаза, ушей практически нет, если не считать единственной мочки, криво свисающей с левой щеки, рыло скошено вниз под ортопедически неправильным углом, несколько уже прорезавшихся зубов вот-вот пробуравят челюсть.

Это смесь всех уродств, виденных мной доселе, но при этом совершенно ни на одно из них не похожая. Младенец прекрасен. Я в ужасе. Я не могу оторвать глаз.

И Джейси Холден счастлива как никогда; исчез затравленный взгляд, возвещающий: «Я больше здесь не могу», и теперь в глазах ее удовлетворение и воля. Продолжая барахтаться, Джейси торжествующе, словно завоеванный трофей, вздымает над головой своего ребенка.

Звучит выстрел — грохочет, — заглушая усиленные шумы послеродовой эйфории, и от неровного отверстия в стеклянной стенке над самым уровнем воды паутиной расходятся трещины. Мы резко оборачиваемся к дальней стене лаборатории, откуда донесся выстрел.