Динька и Фин - [6]

— Питаются падалью?.. Пойдем, сразимся с акулой. Я знаю акулу Океаниху мерой в два дельфина. Я не боюсь ее. Плывем, Карл.

— Ах, какой же ты голодранец, Фин, — повторил Карл. Плыви. Тебе, голытьба океанская, терять-то нечего!

— А что терять тебе?

— О! Разве у тебя есть такие ворота, как у нас с Лили, которые почти никогда не открываются? А разве есть у тебя такой крепкий засов, который не открыть ни мне, ни тебе, ни Лили, сколько бы мы ни старались?

— Цивилизация — это загон?

— Да! И тебе охота в загон, иначе зачем ты здесь?

— Цивилизация — это закрытые ворота?

— Да! И у тебя их нет, голытьба океанская!

— Цивилизация — это крепкий засов, который не открыть?

— Да, очень-очень крепкий. Тебе никогда не иметь такого!

Опять тишина в наушниках. Фин задумался.

— А тебе никогда не испугать акулу, — возразил Фин.

— О! О-о! О-о-о!!! Ты слышала, Лили, этого хвастуна?… Можно подумать, он сражался с Океанихой мерой в два дельфина.

— Сражался! И не так уж давно. Вот шрамы у хвостового плавника.

Разгневанный, Фин выпрыгнул из воды. И цепочка вмятин от акульих зубов стала видной всем.

— О! вздохнула Лили, забыв, как опасен Карл. — Шрам — это charme!

Фин прыгнул еще раз, чтобы его боевые шрамы Лили рассмотрела как следует.

— Шрам — это charme! — повторила Лили.

И отпрянула в сторону. Карл догнал ее, уткнулся железной крепости рылом в ее спину, примял к самому дну, оттаскал, вцепившись в плавник.

Григорий Иванович надрывался, кричал в рупор:

— Прекратите! Карл! Лили! Прекратите!

Публика хохотала. Людям даже больше нравилось смотреть на то, как сердится Григорий Иванович, чем на то, как дельфины прыгают и играют в мяч.

Маслюков все оставался на башне. Был настороже. Его как приклеили к спине Диньки. Динька шаг вправо — Маслюков вправо, Динька шаг влево Маслюков влево. И какой серьезный! Вроде раз он при Диньке значит, при деле. Маслюков верил в то, что это он заставил Диньку прекратить работу с Фином. И теперь сторожил Диньку, стоял между ним и рундуком, в котором мячи и неиспользованные еще кегли.

— Карл, в обруч! Карл, в обруч! — из последних сил кричал Григорий Иванович.

Фин нырнул.

Серия гневных щелчков и толчков с придонного слоя воды пошла в сторону дельфинария.

— Карл, презренный трус, пожиратель мертвечины, — хрипел Фин. — Выходи на бой со мной, если ты такой смелый! Лили хрупка и тонка! Оставь ее, Карл, стыдно!

— Ты нам завидуешь! Ты нам завидуешь! Ты нам завидуешь! выбросил залпы ответных щелчков и свистов из глубины в сторону бухты Карл. — Зачем приплыл, если не завидуешь?

— Да, я в твоих грязных водах, Карл, в которых так много мути, что трудно смотреть. Да, я у твоих ворот с очень-очень крепким замком, которым ты так гордишься. Но я тут не потому, что завидую тебе. Я тут потому, что тут мой Земной брат Денис Малышев. Я люблю играть с ним, он любит играть со мной. Я волен выбирать себе Брата.

— И я — волен, — съязвил Карл.

— Не брата — хозяина. Дельфины Океанской стаи не знают Хозяев.

Фин развернулся.

Через несколько минут его серый треугольный плавник уже едва различался вдали, у горловины бухты, на выходе на внешний рейд.

Динька с сожалением снял наушники.

Кто-то может не поверить, что Динька так точно расшифровал звуки, щелчки, серии свистов, которые слышал. Но кто не верит — пусть проверит. Пусть хоть у мамы спрашивает, есть у Диньки Брат в Черном море или нет?… Есть! А братья друг друга понимают. Перевод точен.

Маслюков совсем успокоился. Толкнул крышку рундука. Она грохнула тяжело, железно. Сел на край. Вот, мол, как я тебя проучил. Вот как напугал. Заставил прекратить игры с этим приблудным дельфином!

Ликуй, Маслюков! Бди, сидя на крышке и не сводя с меня глаз. Только не было случая, чтобы Фин, прощаясь, не обдал Диньку с головы до ног фонтанной струей воды. Здесь он где-то, бродяжка Фин. Вблизи башни. Еще не доспорил с Карлом, не сказал последнее слово.

Представление пошло гладко. Лили крутила на носу крашеные деревяшки, Карл усердно прыгал в кольцо. Лили впряглась в лодку и повезла по кругу маленькую дрессированную собачку-болонку в юбочке. Собачка стояла на задних лапках и забавно держалась за палочку с перекладиной, как рулевой за руль. И Карл довольно внятно прохрипел в конце представления:

— Я — Карл…

Трибуны взорвались аплодисментами. Люди повскакивали с мест. Крутили головами, не подвох ли этот хрипой голос, не из громкоговорителя ли? Григорий Иванович сиял. Стоял на тренерском мостике, успокоенный, счастливый. Сказал в динамик ласково, благодарно:

— Не стесняйся, Карлуша! Говори, говори…

И Карлуша, смиренный прихлебала, в предчувствии лакомства, дохлой рыбины, прохрипел:

— Люблю Гришу!

Что сделалось с публикой! Она орала, топала, свистела, аплодировала. Со всех сторон слышалось: «Браво, Карл!». «Браво-о!» Пусть вопят. Рожденный, чтобы быть вольным охотником, хозяином океанских просторов, Карл получил за смиренную службу тушку вчерашней кефали без башки. Хо-хо! Зачем тебе только твои мощные, похожие на конусы зубы, Карл? Зачем пласты мышц под плавниками? Эх ты, жирный лентяй, довольный неволей!

Плеск послышался внизу, у башни. Динька и Маслюков обернулись вместе, нагнулись, держась за леера. Фин, высунувшись из воды, безмолвно смеясь, держал в зубах красивую рыбину, еще живую, трепыхавшую темным хвостом, килограмма в два весом. Он угощал ею Диньку. Это было несомненно угощал. Положил морду с рыбиной на нижнюю палубу башни и смотрел на Диньку.