Динамика характера. Саморегуляция при психопатологии - [64]

Возможно, данная точка зрения находит такое же подтверждение в свидетельстве, что фактически неподвижных кататонических пациентов можно хотя бы на время вовлечь в активные действия, если дать им возможность поиграть в мяч (Straus and Griffith, 1955), заняться танцевальной или двигательной терапией (Jonhson, 1984). Действительно, один из исследователей (Jonhson, 1984) предполагает, что в такой ситуации игра в мяч может побудить кататонического пациента к реакции именно потому, что она «позволяет ему избегать ответственности… за волевые действия…» (р. 306). Иначе говоря, если при нарушении действия у человека появляется цель, она может способствовать развитию нормальной деятельности.

При этом другое, совершенно поразительное наблюдение Томаса Фримена (Thomas Freemen) позволяет прийти к такому же выводу. Говоря о кататонических шизофрениках, он замечает: «Все, без исключения, пациенты произносили связную, беглую и логичную речь, которая появлялась, когда они злились или находились под сильным воздействием какой-то потребности (например, голода)… Чаще всего такое „улучшение“ состояния возникало, когда пациент находился в состоянии отчуждения, невосприимчивости, в котором были блокированы речь и волевые движения. После выражения гнева пациент всегда возвращался к своему прежнему состоянию» (Freeman, 1969, р. 93). Кратковременное появление спонтанной цели, которое в таком состоянии возможно и в отсутствие самоосознания, организует мышление и речь.

Потеря реальности и полярности в отношении субъект-объект

Нельзя себе представить любое ослабление воли, в особенности такое радикальное, как у шизофреников, без соответствующего сопоставимого с этим ослаблением нарушения когнитивного отношения к внешнему миру. Замена активного и осознанного способа присматриваться (looking-things-over) и прислушиваться к чему-то (listening to something) пассивным типом рассредоточенного смотрения и слушания привносит с собой утрату контекстуально значимой объектности и существования внешних объектов. В крайнем случае — пассивно-рассредоточенно смотреть и слушать, позволив разным стимулам захватить внимание, — значит в них потеряться и оказаться ими «поглощенным», как выразился пациент Мак-Ги. Сообщения пациентов Мак-Ги и Чэпмена о фрагментарном перцептивном воздействии, о которых говорилось ранее, постоянно включают в себя упоминание о потере себя в ощущении или потере чувства отдельности от источника этого ощущения.

Один пациент-шизофреник выражается так: «Кажется, все проходит сквозь меня» (р. 104). Другой говорит о своем «соединении с источником звуков» (р. 105). Сообщая о своих ощущениях, третий пациент говорит, что чувствует, словно «наступила кома» (р. 109); четвертый говорит о «каком-то трансе» (р. 109). Интересно отметить, что такое ощущение напоминает введение в гипнотический транс, которое часто сопровождается пассивным созерцанием объекта, а иногда — инструкцией избегать произвольного мышления.

Вместе с тем эта вызванная пассивностью потеря полярности отношения между субъектом и объектом создает возможность одушевления объекта, когда субъект наделяет его своим собственным субъективным ощущением. Если внешний объект больше не ощущается отдельно от связанного с ним окружения, то он становится подвержен таким искажениям и изменениям. В этой связи рассмотрим еще раз сообщение Рене о приближении к ней учительницы, когда она ощущает крайнюю тревогу. Она видит «ее зубы, белые и даже сияющие на свету. Неизменно сверкая, вскоре они приковали к себе все мое внимание, словно в комнате не было больше ничего, кроме ее зубов в беспощадном свете».

Это не ощущение отдельной, внешней фигуры, человека, на которого смотрят или о котором думают, как это обычно бывает. Это ощущение беспомощно расстроенного внимания, которое было захвачено визуальным фрагментом, выхваченным из реального контекста. Утратив свою собственную реальность, этот фрагмент смог легче впитать в себя тревогу Рене и произвести на нее жуткое впечатление. Точно такой же феномен можно было наблюдать у другого человека, находящегося в остро паранойяльном, защитно-тревожном состоянии. Его внимание было приковано к одному-двум словам, услышанным по радио, может быть, даже не к слову, а к его фрагменту. Внешний контекст, придающий этим словам реалистичный смысл, для него утрачивается, а потому может быть легко наделен угрожающим для него звучанием.

В предыдущей главе я говорил о невротической потере реальности. Например, это субъективно окрашенный мир истерика, смотрящего на чернильное пятно Роршаха: «Большая летучая мышь! Она ужасна!» Такое импрессионистическое восприятие возникает вследствие подавления более осознанного критического суждения. Как уже отмечалось, нечто похожее можно легко наблюдать у одержимой личности. Такой человек изучает возможность или то, что, по его мнению, следует считать возможностью. Он не оценивает, он не может оценить эту возможность, тщательно ее рассмотреть и решить, насколько она действительно его интересует. Его добросовестное отношение к правилам запрещает давать такую оценку. Вместо этого от говорит себе, что такая возможность может больше не представиться; таким образом преувеличивается ее ценность и она становится вынужденной. В каждом из этих случаев — у истерической и одержимой личности — находится компромисс между субъектом и внешней реальностью, и внешний объект или ситуация наделяется соответствующими свойствами (в одном случае — «ужасной» опасностью, в другом — уникальной ценностью), порожденными субъективной жизнью невротической личности. Потеря полярности в отношении между субъектом и объектом — это прямой результат воздействия когнитивных защитных ограничений невротического характера.