Димка - [5]

Эта общность нашей судьбы: нет отца, мы оба красивы, и мы – родственники – сблизила нас окончательно. Не знаю и не могу думать о том, как Дима сейчас без меня. Мне то проще: я старше и, следовательно, сдержаннее в чувствах. Тетя Оля писала, что Дима в первое время после моего отъезда, где-то месяца полтора, не мог заснуть. Ему снились толи кошмары, толи еще что-то. Он просыпался посреди ночи весь в слезах и звал меня. А наутро спрашивал у Юли, когда же я приеду. Единство души – или детская привязанность к старшему: отцу, дяде, наставнику – вот основное, составляющее этого чувства – я так думаю. А может быть любовь? Просто любовь. Бог есть Любовь.

Психиатры всегда любят копаться в человеческой душе: выносить особые непонятные лично для них случаи на всеобщее обсуждение. Ты оказываешься чем-то вроде подопытного кролика, крутящегося на эксперименте в пластиковой коробочке с формалином. Виной тому то, да се – так рассуждают психиатры. У меня есть друг психиатр, но что он знает? Что он понимает в моей запутавшейся душе, в моих чувствах и мыслях, которые сплошной комок нервов? Скорее всего, он выпишет мне направление в психиатрическую больницу или отвезет меня в сауну к самым лучшим проституткам. Но что толку? Мое отношение к людям и миру остается со мной, несмотря ни на что. Кто-то написал: «Я люблю мальчишек, и я счастлив, что люблю их». Ни единой нотки фальши. Вот, правда.

9

Ванна сделана просто: отопительный котел, который нагревает воду, стоит на кухне. С него горячая вода подается по шлангу в кран, (не забудь во время зажечь газ), ну а газ – газ приходится покупать в баллонах. Сама ванна старенькая, где-то снизу должно быть написано: «Сделано в СССР». Эмаль в царапинах и железная пробка.

Дима был очень удивлен, когда увидел в ванне мыльные пузыри. Я привез с собой шампунь. Семь лет и никогда не видел мыльных пузырей. Даже голову (признался мне после мытья) все время мыл только хозяйственным мылом. Перекатная голь, все съедающая нищета.

— Пузырьки... Как в баночке...

— Какой баночке?

— Когда дуешь в палочку, пузырьки...

— Нравится?

— Да.

Губка впитывает душистое мыло до пены. И вот я намыливаю Димку. Ему приятно: теплая вода с мыльной пеной; он даже покрывается пупырчатыми мурашками от удовольствия (я пустил горячую воду тоненькой струей). У детей очень нежная кожа: мягкая и гладкая. Губка нежно скользит по его телу. Тонкие струйки воды стекают по животу. Маленький смешной мальчик с большими серыми глазами. Боже, как же я его люблю, прости мне мою любовь. Чуть торчащие лопатки, худенькая, точеная фигурка. Стройные ноги, на которых чуть заметный пушок.

— Артем...

— А?

— Ты с нами останешься?

Я молчу. Молчит молчун, нечего сказать молчуну. Я знаю, что в сентябре мне уезжать: потому что работа, потому что много дел и друзей, оставленных по другую сторону границы. Потому что очень много «потому». Но как сказать об этом маленькому мальчику?

— Пока нет. Пока не уезжаю...

— Останься.

— Дима, положи голову...

Я кладу его на спину и намыливаю ему волосы: так, чтобы шампунь не попал в глаза. Он лежит недоверчиво, зажмурившись, и боится, что я отпущу руку. Тихий плеск воды из-под крана, запах шампуня и детского тела. Он такой красивый с закрытыми глазами, весь в мыльной пене, чуть дрожащий от моих прикосновений. В такие моменты сердце бьется очень быстро и в ушах начинает звенеть.

10

Нам не нужно говорить, чтобы чувствовать друг друга. Это происходит само собой. Может быть, так устроен мир, что есть совместимое что-то. Объединяющее. Объединяющее до такой степени, что человек становится родным. Твоей плотью и кровью. И немыслимо, как же дальше... и стараешься не думать о  том, что будет в этом самом «дальше».

— Артем. Ты меня любишь?

Он останавливается и смотрит на меня непонятным взглядом. Я смотрю на него. Он настойчив. Он ждет ответа.

— Люблю – Я пытаюсь ему улыбнуться. В голове тысячи кусочков разлетаются в разные стороны.

— Я тебя тоже. – Он шепчет очень тихо. Мне чуть слышно. Ветер шумит гораздо громче. Куда как громче.

11

Утром. За окном солнце разрывает лучами тьму. Серый воздух и холодно. Пахнет землей и клубникой. Тетя Оля видимо постирала белье: на черной веревке качается простыня.

Дима лежит на соседней кровати без трусов. Я не пойму, кто снял с него трусы. Наверное, Юля или тетя Оля. Под Димой постелена оранжевая клеенка. Он лежит без трусов на холодной клеенке. Встаю с кровати и беру его на руки. Перетаскиваю в свою постель, под теплое одеяло. Он спит крепко, только чуть изменилось дыхание.

Выхожу на кухню. Тетя Оля принесла парное молоко и пьет чай.

— Теть Оль. Почему Димка без трусов?

— Что?

— Почему он без трусов?

— Тема. Он ночью писает в постель. На него трусов не напасешься.

— Но зачем одеяло убирать? Он же замерз. Ночью же холодно!

— Тем, ты не с той ноги встал?

— Теть Оль. Дети могут писаться и от холода. И будить ночью не стоит. Пусть спит. Вы что совсем с ума посходили?

— Ну да. Ты же у нас самый умный.

— Если такое еще повторится, я его заберу с собой.

— Ну-ну-ну, так тебе Юлька его и отдаст.

Я молчу. Я знаю. Юля не отдаст. Никогда. Это ее мальчик, ее ребенок. Не мой, Дима ее. Она ради него будет даже жить с тетей Олей. Лишь бы было молоко и мясо. Она все стерпит. Терпеливая Юлька. Но со мной она не будет никогда. Никогда.