Димитров: сын рабочего класса - [9]

— Мы видим, что книгу, а не кирпич.

— Роман.

— Роман?..

Впервые родители слышали это слово. Георгий произнес его торжественно, а отец подумал: «Большими делами занят наш сын», — и сказал доброжелательно:

— Читай, только не испорти глаза.

…В подвале тихо, чуть попахивает керосином от горящей лампы, но Георгий не замечает ничего. Он весь унесся в другой мир, разговаривает с другими людьми: Верой Павловной, Кирсановым, Лопуховым, Рахметовым. Он взволнован необыкновенными их мечтами жить коллективно, бороться за радостный и свободный труд, за освобождение людей от тирании и эксплуатации, темноты, невежества.

Перевалило за полночь. Мать проснулась, приподнялась на постели и прислушалась. Из подвала ей послышался шум. «Что случилось?» Открыла дверь и опять прислушалась. Кто-то ходит по комнате, разговаривает.

— Димитр!

Муж протер глаза, поглядел на испуганную жену:

— Что случилось?

— Кто-то внизу у Георгия говорит…

Димитр встал, накинул епанчу, взял на всякий случай старинный турецкий пистолет. Осторожно спустившись по лестнице, приложил ухо к двери, прислушался. Действительно, кто-то ходит от окна к двери, а сын громко говорит:

— «Ты видишь ли, проницательный читатель, что я не для тебя, а для другой части публики говорю, что такие люди, как Рахметов, смешны. А тебе, проницательный читатель, я скажу, что это недурные люди; а то ведь ты, пожалуй, и не поймешь сам-то; да, недурные люди. Мало их, но ими расцветает жизнь всех; без них она заглохла бы, прокисла бы; мало их, но они дают всем людям дышать, без них люди задохнулись бы».

Голос стих, а затем зазвучал еще громче:

— «Велика масса честных и добрых людей, а таких людей мало; но они в ней — теин в чаю, букет в благородном вине, от них ее сила и аромат, это цвет лучших людей, это двигатели двигателей, это соль соли земли».

Потеряв терпенье, отец постучался:

— Отвори!

Щелкнул замок, дверь отворилась. Перед изумленным отцом предстал сын с книгой в руках.

— Кто был здесь?

— Никого!

— А с кем разговаривал?

Сын усмехнулся и сказал:

— С Рахметовым!

— Рахметов? Где он?

— Здесь он! — Георгий, улыбнувшись, показал на книгу.

Утром мать, придя будить сына, нашла его спящим за столом, над книгой. Лампа еще горела, и свет ее растворялся в первых солнечных лучах, пробившихся через оконце.

Об этой книге стала говорить вся семья. Георгий заявил, что он станет следовать примеру Рахметова. По Рахметову, говорил он, каждый, кто хочет стать сильным и волевым, должен закалять себя в огне и пламени. Рахметов вбил гвозди в кровать и спал на них. Рахметов спасал несчастных, рискуя собственной жизнью. Рахметов бичевал людей за совершенные ими ошибки. Рахметов жил суровой спартанской жизнью, потому что чувствовал великое свое призвание — сделать жизнь человеческую красивой и счастливой. Таков был Рахметов. Особенный человек, исключительный человек, соль земли, двигатель двигателей!

Георгий объяснял своим близким, почему он стремится стать таким, как Рахметов. Быть таким, как Рахметов, говорил он, это значит бороться за такую жизнь, в которой все красиво, так красиво, как это описано у Чернышевского:

«…Золотистым отливом сияет нива; покрыто цветами поле, развертываются сотни, тысячи цветов на кустарнике, опоясывающем поле, зеленеет и шепчет подымающийся за кустарником лес, и он весь пестреет цветами; аромат несется с нивы, с луга, из кустарника, от наполняющих лес цветов; порхают по веткам птицы, и тысячи голосов несутся от ветвей вместе с ароматом, и за нивою, за лугом, за кустарником, лесом опять виднеются такие же сияющие золотом нивы, покрытые цветами луга, покрытые цветами кустарники до дальних гор, покрытых лесом, озаренным солнцем… И льется песня радости и неги, любви и добра из груди — «о земля! о нега! о любовь! о любовь, золотая, прекрасная, как утренние облака над вершинами тех гор!»

— Такая жизнь нам нужна, — воскликнул Георгий, — а не как это вонючее болото! Мы должны готовиться к будущему![4]

«…Говори же всем, — призывал Чернышевский, — будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести: настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в нее из будущего. Стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее все, что можете перенести».

— Все это хорошо, — отвечали близкие Георгия, — но что можем сделать мы, обыкновенные люди, простые рабочие?

— В этой книге сказано, что делать… Я уже избрал свой путь.

— Помню я Георгия еще молодым наборщиком, — рассказывал его товарищ по работе Борис Кожухаров. — Все свое свободное время он отдавал чтению. В обеденный перерыв, который у нас продолжался полтора часа, Георгий не уходил из типографии, а, устроившись где-нибудь у наборных касс, окунался в чтение. Из карманов его всегда торчали книги. И набирал он рукописи не механически, а вчитывался в них, старался понять, о чем в них говорится.

Димитр Дончев, несколько месяцев проживший с Димитровым в его подвальной комнатке, вспоминал:

— Мы возвращались из клуба Общества рабочих-печатников часов в десять-одиннадцать вечера. Я ложился спать, а Георгий усаживался за книгу. Бывало, встанешь утром, а его нет в комнате. Находил я его во дворе, в садике, конечно, с книгой. Здесь он читал до ухода на работу.