Димитров: сын рабочего класса - [2]

— Слышу.

Отец сунул в руки девушки мешочек, но, увидев, что она держит еще что-то, спросил строго:

— Что это еще у тебя в узелке?

— Баница, — робко ответила девушка, — нечего ее оставлять туркам.

— Это ты хорошо придумала. Но возьми и порох. Ну, а теперь пошли, быстренько!

Заботливо закрыв двери и окна, полагая, что через несколько дней они вновь вернутся, хозяева покинули дом.

Ветер со всех сторон набрасывался на покинутый домишко, засыпал его снегом, яростно стучал в закрытые ставни.

В ту ночь в Банскую околию нахлынул турецкий отряд из города Неврокопа. Болгары бежали в ближайший лес. Было холодно, люди копали землянки, жгли костры.

На второй день вьюга стихла, пригрело солнце. Опасливо выбирались болгары из землянок и смотрели в сторону села Голиина баня.

— Неужели не прекратилась резня? — спросила мать.

— Ежели подожгут село, — ответил задумчиво отец, — тогда возврата нет.

Так и случилось. На четвертый день над селом взвился густой дым, заполыхало пламя. То горела болгарская часть села Голиина баня. Произошло это зимой 1878 года.

— Возврата нет!

Женщины и дети в последний раз глядели на дымившуюся Банскую долину, прощались с родным краем.

В те морозные, февральские дни со всех концов порабощенной Македонии уходил гонимый народ, а за спиной его дымились горевшие села.

Парашкева бережно хранила мешочек под своим кожушком, чтобы не намок порох. Но за весь путь отец ни разу не выстрелил. Он был измучен и задумчив. Куда деться с шестью детишками и женой? Как их прокормить?..

Много беженцев погибло в пути: одни умерли от холода и голода, другие от болезней. Погибших оставляли в лесах, среди глубоких снежных сугробов, без погребения: не было ни времени, ни сил. Живые шли, оплакивая павших и борясь за свою жизнь.

Семья красильщика выдержала: осилила холод и вьюги. Правда, дети простудились, но это было ничто в сравнении с тем, что постигло других.

Добрались до Джумаи. Прожили здесь зиму, поголодали. А когда приблизилась весна, мать и дети задумались о возвращении. Но отец сказал:

— Если и вернемся, то через год вновь придется бежать. Лучше двигаться дальше.

И они пошли дальше.

Было уже тепло и весело. Вдоль дороги цвели черешни, зеленели луга, жужжали пчелы, над цветами кружились пестрые бабочки.

Весна пришла.

Беженцы брели от села к селу, останавливались то там, то тут, чтобы передохнуть да отряхнуть пыль с одежды, — и опять в дорогу. С ними шел худой и кроткий осленок, на спине его громоздились хозяйская одежда, мешок с хлебом, а еще выше, на деревянном седле, восседала привязанная за ногу курица. Люди выходили из селения поглядеть на беженцев. Дети, показывая на них пальцами, кричали матерям:

— Мама, мама! Цыганы!

— Какие они, белые? — шутили матери.

— Белые…

Крестьяне жалели беженцев, давали им хлеб и бузу, чтобы подкрепили они свои силы. В селе Дикани беглецам насыпали в мешки орехи, яблоки, оделили их кутьей. Парашкеве это понравилось, и она попросила отца остаться здесь. Но тот ответил:

— Не думаешь ли ты, что тут всегда будут давать кутью да орехи? Сегодня родительская суббота, поминовение усопших…

Беженцы шли все дальше и дальше, пока не добрались до села Ковачевци, что неподалеку от города Радомира.

— Здесь остановимся, — сказал отец.

Разгрузили осленка на голой поляне, разложили костер и первую ночь спали под открытым небом. Утром отец ушел в село и пропадал там несколько часов, а вернувшись, сказал:

— Нашел работу — стану чесальщиком. Буду чесать шерсть и вату. Не останемся голодными… — Поглядел на детей, подумал и добавил: — Надо и вам закатать рукава.

Все молчали. Что они могли делать? Наконец одна из дочерей сказала:

— Лучше буду голодной ходить, но к чужим не пойду.

— А я пойду, — сказала Парашкева, — я не стыжусь никакой работы.

И она пошла работать на чужих.

Все село знало Парашкеву как работящую девушку. И только хозяин не был ею доволен. Часто ругал, а раз даже выгнал из дому, за то, что пошла на сельские игры без его разрешения.

Удивительная девушка Парашкева! Только за-, слышит барабан — бросит метлу и мчится на площадь. И нет ей равных в народных танцах — хоро и рученице. Полюбилась она скромному, серьезному хлопцу. Звали его Димитром. Был он, как и Парашкева, родом из Македонии. Бежал и он оттуда гол как сокол, скитался по разным местам, работал возчиком, корчмарем, потом стал шапочником, делал хорошие меховые шапки.

Справили шумную, свадьбу. Народу собралось много, ели и пили досыта. Счастливейшая из всех, новобрачная весело отплясывала хоро и рученицу.

— Теперь тебе, Парашкева, пора и успокоиться, — сказал отец. — Нужно уже о муже, а потом и о детях заботиться… А ты, Димитрий, — обратился он к молодому зятю, — люби жену свою! Не женщина это, а золото, настоящая махмудия — золотая монета. Чем больше на нее глядишь, тем красивее кажется…

И домом твоим завертит и детей тебе народит и вырастит.

Такими словами благословил старый отец молодоженов.

В СОФИИ

18 июня 1882 года в селе Ковачевци у Парашкевы и Димитрия родился сын. Назвали его Георгием.

Так и записали в общине: Георгий Димитров.

С прибавлением семейства Димитр увидел, что ему своим ремеслом в селе не прокормиться. Надо подаваться в город. Правда, в то время и в маленьком городе было не бог весть Сколько работы, но все же больше, чем в селе. Решено — сделано: семья Димитра переселилась в соседний городок Радомир.