Диктофон, фата и два кольца, или История Валерии Стрелкиной, родившейся под знаком Льва - [3]

— Да, мой, — чистосердечно призналась я. — А что случилось?

— Госпожа Стрелкина, довожу до вашего сведения, что банк «Восточный альянс» подает на нас в суд, из-за того что вы посмели дать непроверенную информацию в эфир.

«Опаньки! Приехали!» — только и подумала я. Вот это да! Такое у меня действительно впервые! Но вслух я сказала совсем другое:

— Как это непроверенную?

— А кто ее вам подписал? — вопросом на вопрос ответил шеф.

— По сути, никто. Вы же помните: материал «горел», его срочно нужно было дать в эфир, и я согласовала все по телефону с пиар-менеджером банка.

— Я не знаю, что она с вами согласовывала, но президент банка господин Громов… — Антон Тимофеевич вышел из-за стола, достал из внутреннего кармана платок и тщательно протер стекла очков, а потом столь же тщательно принялся складывать этот платок, чтобы убрать в тот же карман.

Я смотрела на него так, будто видела в первый раз. Тучный мужчина, которому скоро стукнет полтинник, маленькие глазки бегают за стеклами очков в золотой оправе и не могут сфокусироваться ни на одном предмете, зеленоватого цвета костюм «украшает» аляповатый безвкусный галстук.

«Интересно, кто ему подбирал такую красоту? Жена или любовница?» — совершенно некстати подумала я.

— Так вот… Сегодня утром через своих адвокатов он передал, что информация, прозвучавшая в новостях, не только порочит репутацию банка, но и ставит под сомнение его финансовую состоятельность и может сорвать предстоящую важную сделку.

— Антон Тимофеевич — это чистой воды недоразумение! Дайте мне время до вечера, и я все утрясу. Я не дала в эфир ни единого слова, не согласованного с «Восточным альянсом».

— А комментарии аналитиков? Вы давали банку их читать?

— Нет, — ответила я. — С какой стати? Это мнения независимых экспертов по поводу закрытия филиала на Малой Садовой.

— Какие, к черту, независимые эксперты? — заорал он, внезапно потеряв всякое спокойствие. — Ты что, с дуба рухнула? Тебя зачем в банк послали?! Навести мосты, подготовить почву для спонсорской помощи и сделать полурекламный сюжет! А ты!..

— Я так и сделала! И в тех комментариях ничего оскорбительного для банка не было.

Антон Тимофеевич тяжело вздохнул и сел за стол. Я же по-прежнему стояла, ожидая своей участи.

— К сожалению, госпожа Стрелкина, мы вынуждены с вами расстаться. — медленно произнес шеф. — Программа не может позволить себе работать с непрофессионалами.

Я вздрогнула, будто меня ударили. Мне показалось, что кто-то неведомый со всей силы шарахнул меня чем-то тяжелым по голове и лишил способности соображать и понимать происходящее… Всего неделю назад на общем собрании шеф хвалил меня, называл лучшим журналистом в команде и говорил, что только благодаря моим материалам «Страна и мы» была номинирована на «Тэффи» в категории лучшая информационная программа. А теперь, надо же… При первой опасности он готов избавиться от меня, как от ненужной ветоши. Выбросить на помойку, даже не попытавшись прояснить ситуацию.

Я машинально опустилась в кресло, не дожидаясь разрешения шефа. Села и тупо уставилась в стену. На стене в золотистых рамочках висели фотографии. Шеф и президент. Шеф и Ричард Гир. Шеф и… многие другие известные люди. Половина из них фотографировались с ним после моих интервью. С тем, что по части интервью мне нет равных, соглашались все без исключения, даже те, кто откровенно меня недолюбливал. А уж шеф после каждого такого снимка готов был носить меня на руках.

— Лера, — услышала я блеющий голос шефа. — Твое увольнение — это условие Громова. Он хочет вкатить нам иск в два миллиона у. е.

Мы оба помолчали. Я сидела и изо всех сил старалась «сохранить лицо». Точнее сделать хорошую мину при плохой игре. Он протянул мне чистый лист бумаги.

— Пиши.

Я не отреагировала. Мне казалось, что все происходящее — дурной сон, вот только я никак не могу проснуться.

— Не напишешь по-хорошему, уволю по статье! — «загремел» шеф.

Я лишь усмехнулась и в упор посмотрела на него. Да он до смерти боится! Наверное, уже весь вспотел от страха. Ну да, а вдруг я заартачусь, вдруг вспомню про то, что черным по белому написано в трудовом кодексе. Или пригрожу рассказать о его делишках конкурирующему каналу. Ведь я журналист, и у меня, по мнению многих, вообще нет ничего святого. В принципе и по определению. А уж если журналист — женщина, то она непременно должна быть стервой. Причем первостатейной, иначе в масс-медиа не выжить. До сегодняшнего дня я думала, что весь этот бред — мнение людей, весьма далеких от телевидения, и меня это особо не трогало. Но чтобы начальник, проработавший с тобой пять лет и знающий тебя, как облупленную, так себя повел… Я взяла ручку и стала крутить ее в руке, рассматривая так, будто раньше никогда не видела сей предмет. Потом посмотрела на шефа. Он сидел красный как рак. И мне почему-то стало жаль его. А еще стало очень противно! До тошноты, которая предательски подкатывала к горлу.

— Я напишу заявление, Антон Тимофеевич.

В этот момент, точно по заказу, раздался телефонный звонок.

Шеф, тяжело вздохнув, взял трубку.

— Я слушаю. Ах, это вы, господин Северский. Да, я обдумал ваше предложение. Не могу сказать, что в восторге от него, но, думаю, вы правы. Худой мир лучше доброй ссоры. Да… Опровержение вы услышите в новостях через пятнадцать минут. Что касается вышеупомянутого журналиста, то больше в нашей команде он не работает. Да… И вам того же.