Дикое поле - [243]

— Эй, кто там? — Фасих хлопнул в ладоши, вызывая слуг. Однако, к его удивлению, в комнату вошел не слуга, а Гуссейн-паша в сопровождении вооруженных янычар.

«Наверное, я все еще сплю!» — подумал евнух и протер глаза. Но паша и янычары не исчезли. Тогда он ущипнул себя заруку и чуть не вскрикнул от боли. А Гуссейн, трижды проклятый Гуссейн, зло рассмеялся ему прямо в лицо:

— Что, Керболай? Ты решил, что глаза обманули тебя?

— Боро! Пошел! — не помня себя, по-персидски крикнул Фасих.

Паша захохотал еще громче.

— Собака! Ты забыл старую пословицу: два плясуна на одном канате не танцуют? Думал, никто не узнает о твоих кознях, никто не проведает, что ты подделал фирман нашего великого и всемилостивейшего падишаха, повелителя мира?

— Ложь! — Евнух вскочил и пошел на Гуссейна, истерично крича и брызгая слюной. — Все ложь, ложь! Еще сегодня палачи вырвут твой поганый язык, сын оспы! Кто тебя впустил в мой дом? Вон отсюда!

— Молчи, — презрительно бросил паша и щелкнул пальцами. Один из янычар подал ему большое медное блюдо, покрытое платком, но Гуссейн не принял его, а дал знак сдернуть платок.

Фасих отшатнулся. На блюде лежала голова Джафара. Синий язык высунулся изо рта, словно поддразнивая бывшего хозяина.

— Смотри! — Гуссейн вновь щелкнул пальцами, и другой янычар подал ему второй поднос, покрытый платком. Паша сам скинул платок, и евнух увидел на блюде серебряный футляр, а рядом изготовленный по его приказу фирман с поддельной тогрой султана Ибрагима.

— Ты, презренный исмаилит [36], присвоивший имя Фасих-бея, замысливший измену и подделавший фирман владыки мира, заслужил смерть!

Из-за спины паши неслышно вышел палач султана Махмед. Длиннорукий, похожий на уродливую лысую обезьяну, он держал раскрытый мешок, полный крупной соли.

— Нет!

Евнух отпрыгнул назад и зажмурил глаза. Рушилось все, о чем он мечтал долгими бессонными ночами, рушилась любовно построенная им лестница, ведущая к сияющему трону, и под ее обломками должен найти смерть он, принявший множество лет назад имя Фасих-бея? Ему ли не знать, что означает мешок с солью в руках лысого дурбаши Махмеда?!

— Это все он, он! — Евнух показал на блюдо с головой

Джафара. — Он!

— Боишься? — Гуссейн презрительно скривил губы. — Даже перед лицом смерти юлишь и изворачиваешься? Да, мы нашли Джафара уже мертвым, но тебя мы нашли еще живым! Чего ты ждешь, Махмед?

В наступившей вдруг тишине стало слышно, как палач забормотал слова джинази — заупокойной мусульманской молитвы. И евнух разом ослаб.

Махмед приблизился и схватил его за ухо. Наклонил над мешком с солью. В руке палача появился острый кривой нож, и паша брезгливо отвернулся, не желая смотреть, как отделят от тела голову его врага, чтобы положить ее на широкое медное блюдо и показать султану Ибрагиму…

Вместо эпилога

Головин никому не позволил прочитать фирман. Он лишь шепнул несколько слов Куприяну, а тот передал их посланцу Бажена Сухоборца, поджидавшему их на пристани около готовой выйти в море фелюги. Вскоре минареты и башни турецкой столицы растаяли в сгустившихся сумерках — подняв все паруса, фелюга устремилась к Азову.

В тесную каюту, где сидели Тимофей и Куприян, спустился Богумир, а следом за ним — Сарват и Жозеф, державший за руку Злату. Анастасия, измученная всем тем, что случилось за долгий день, задремала на рундуке, покрытом старым ковром.

— Мы помогли вам, — сказал болгарин, — а теперь просим вашей помощи.

— Что случилось? — встревожился Головин, но Богумир успокаивающе улыбнулся:

— Ничего. Вы возвращаетесь на родину? Я тоже хочу вернуться домой. Ты видел наши горы? Они ждут меня, мой народ стонет под игом!

— Хочешь высадиться в Болгарии? — Куприян задумчиво покрутил седеющий ус.

— Да, — твердо ответил Богумир.

— Я иду с ним, — прогудел Сарват.

— А ты? — Тимофей поглядел на Жозефа.

— Я? — Француз хитро прищурился. — Мне понравилась Болгария, но теперь я не прочь увидеть загадочную Московию.

Анастасия проснулась и села, прислушиваясь к разговорам мужчин. Потом встала, обняла Злату и спросила:

— Мы скоро расстанемся?

— Не знаю. — Девушка залилась румянцем. — Мне… тоже хотелось бы повидать Москву.

Богумир обернулся к сестре с грустной улыбкой, а Куприян весело захохотал:

— Видать, придется пить сразу на двух свадьбах?.. Темной ночью фелюга подошла к берегам Болгарии. Обняв

на прощание Богумира и Сарвата, Тимофей шепнул:

— Кланяйтесь баю Славчо и разыщите пана Яцека. Надеюсь, он уже поправляется.

— Прощай, брат! Мы всегда будем с надеждой смотреть на северо-восток! Будь счастлива, сестра! Береги ее, Жозеф.

Болгарин и албанец спрыгнули за борт, подняли над головой оружие и по пояс в воде побрели к берегу.

Через несколько месяцев султан Ибрагим уже посылал своим наместникам гневные указы, требуя немедленно уничтожить дерзкие юнацкие дружины Богумира и Сарвата…

Узнав о намерении турок отбить у казаков Азов, войсковые атаманы начали укреплять оборону крепости, в которой остались Куприян и Спиридон. Правда, грек недолго пробыл в Азове: он получил тайное поручение и опять отправился во владение турок. След его потерялся во времени…

В Москве Тимофей Головин сразу пошел к Бухвостову. Тот ласково принял отважного казака и не теряя времени поспешил к государю с важными вестями: султан Ибрагим не решился начать большую войну с Россией, но собирает огромное войско, чтобы отвоевать Азов. Царь тоже не решился принять крепость под свою руку, опасаясь, что у державы не хватит сил вести новую кровопролитную войну за выходы к теплым морям.