Дикое поле - [25]

Делать было нечего — Осокин повернул велосипед, Снова переехал мост, на котором возились саперы, пристраивая динамит, купил негритенка и снова переехал через Луару (в четвертый раз!) — за несколько минут до того, как движение по мосту было прекращено. «Утром немцы старались его взорвать, а теперь сами французы готовятся сделать то же самое, — подумал Осокин. — И за все утро ни одна воинская часть не перешла мост, если, конечно, не считать автомобилей с офицерами и офицерскими женами… Какая все это нелепица, и как мало отличается эта война от других».

День был солнечный, но не жаркий. По небу скользили облака, длинные, полупрозрачные, с нечеткими, растушеванными краями. Иногда облако находило на солнце, прикрывало его, и все становилось серебряно-серым, и красные маки, разросшиеся по бокам дороги, казались разбрызганными каплями крови. Осокина то и дело обгоняли «ситроены» и «рено» с офицерами в новеньких кепи с золотыми знаками различия. Почти всегда с офицерами сидели их жены, причем Осокин заметил, что чем больше золота было на кепи офицера, тем больше в машине сидело женщин. Часто встречались солдаты, ехавшие на велосипедах, то группами, то в одиночку. Если солдат вез с собой винтовку, то из дула обязательно торчал букетик полевых цветов. Нигде не было видно никаких приготовлений к сопротивлению.

Лиза сидела на новеньком седле между колен Осокина, уцепившись одной рукою за руль, другой прижимая к груди негритенка — большую куклу она разрешила уложить в рюкзак. По-видимому, теперь девочка была вполне счастлива, и Осокин расслышал, как она начала мурлыкать странную, замысловатую песенку, каждая строфа которой кончалась рефреном:

Будет солнце, — да, да, да,

Будет дождик, — нет, нет, нет.

Дорога шла у самого берега Луары. Слева поднимались покрытые деревьями холмы, почти непрерывно тянулись каменные стены парков: сквозь чугунные решетки ворот, в глубине, на мгновение, как на видовых открытках в альбоме, мелькали фасады богатых вилл. С другой стороны дороги текла Луара, широкая, пересеченная бесконечными полосами отмелей.

Было уже далеко за полдень, когда Осокин решил остановиться — пообедать. Выбрав место, где дорога отходила от берега реки, пересекая широкий мыс, покрытый буками и дубами заброшенного парка, он по зеленой тропинке спустился к реке. Здесь, на маленьком песчаном пляже, окруженном со всех сторон осинником, он развел костер.

В тех книгах, которые читал Осокин, костер разводился очень просто: даже зимой, прямо из-под снега, появляются сухие сучья, от первой же спички (в таких случаях у героя книги всегда остается одна спичка) загорается береста, и через несколько минут уже трещит и веселится высокий желтый огонь. Здесь же, на берегу речки, все было влажным — мягкая вязкая земля, пропитанный водой ярко-зеленый мох; даже воздух, казалось, немедленно прихлопывал невидимой ладонью пламя, только-только появлявшееся над неумело сложенными, слишком толстыми ветками. Этот костер больше дымил, чем давал жару, но Лиза была в восторге. Она прыгала через огонь, подбрасывала все новые и новые ветки, почти совсем приглушая пламя, так что Осокину приходилось становиться на четвереньки и снова раздувать темнеющие угли, до тех пор, пока у него не начинала от напряжения кружиться голова.

Обед опять состоял из сардинок и сыра. Килограмм клубники, купленной по дороге около Божанси, был почти целиком съеден Лизой. Обед на берегу Луары был больше похож на пикник горожан, чем на утоление голода двумя жалкими, замученными беженцами, затерявшимися на бесконечных дорогах Франции. О матери Лиза, к удивлению Осокина, почти не вспоминала, а он, со своей стороны, делал все, чтобы отвлечь девочку от воспоминаний о бомбардировке в Этампе. Иногда ему даже казалось, что Лиза совсем не помнит о том, как она кричала, как падал велосипед, как волна горячего воздуха, прежде чем оглушить, обожгла их, и ее воспоминания обрывались тем моментом, когда они вышли из леса на большую шоссейную дорогу.

После обеда Осокина начало клонить ко сну. Лиза играла рядом на песке в одну из тех непонятных для взрослого игр, когда весь окружающий мир становится чудесным и таинственным, обыкновенный корявый сучок превращается в злого волшебника, а куча песка — в заколдованный замок. В тени деревьев гудели комары, мелькали острокрылые ласточки, и разноголосый птичий щебет сливался в звонкий и нежный монотонный, усыпляющий гул.

Когда Осокин проснулся, он никак не мог сообразить — сколько же прошло времени. Все оставалось неизменным — Луара, песчаная отмель, стволы деревьев, обвитые плющом, — вот только сквозная тень осинника отодвинулась немного в сторону.

«Где же Лиза?» Осокин стремительно вскочил на ноги, осматриваясь вокруг. На песке лежала новая целлулоидовая кукла в уже запачканном и измятом платье и рядом с нею негритенок. Из песка была построена башня, окруженная заборчиком. На стенах башни и на заборчике оставались следы Лизиных пальцев, но песок начал просыхать, и следы были уже едва заметны.

«Где же Лиза? Боже мой!» Осокин посмотрел на ровную, без единой морщинки, словно полированную, поверхность реки. Он чувствовал, как у него слабеют ноги.