Дикий сад - [56]

— Никакого следующего раза не будет.

Гарри вдруг посерьезнел, и в голосе у него зазвучали знакомые агрессивные нотки.

— Слушай меня. Я не буду повторять то, что говорил в прошлый раз. Не буду говорить о твоих друзьях и о двух последних годах твоей жизни. Я буду говорить о том, что впереди.

— Хорошо.

— Тебе нельзя заниматься страхованием.

— У меня нет выбора! Кто-то же должен им заниматься, а ты не станешь!

То, как это было сказано — горячо, зло, с напором, — шокировало не только Гарри, но и самого Адама.

— Господи…

— Это правда. Все решилось в тот самый миг, когда ты отказался. Тогда все и определилось — страхованием должен заниматься я.

— Послушай. — Гарри сложил ладони в умоляющем жесте. — Это ведь твоя жизнь. Не отца — твоя. Или ты хочешь жить его жизнью? Ну, хочешь? Похоронить себя в таком захолустье, как Пэрли, с двумя детишками? Каждое утро садиться в поезд, жаловаться на карточки, волноваться из-за пенсии… трахать секретаршу, потому что ты больше не любишь свою жену? Ты этого хочешь?

— Не говори ерунду.

— Трахать свою секретаршу, — медленно и четко повторил Гарри.

— Отец не трахает секретаршу.

— Неужели?

— Ты пьян.

— Не был бы пьян, не сказал бы.

Адам внимательно посмотрел на брата. И рассмеялся.

— Молодец, Гарри. Ты все-таки молодец. Признаю. — В прошлом он не раз попадался на такой крючок и уже знал, что будет дальше.

— Клянусь мамой, — торжественно произнес Гарри.

Адам мгновенно посерьезнел — такими клятвами брат не разбрасывался.

— Ты имеешь в виду ту его секретаршу…

— Да, Ванессу.

Ванесса была очень способная, обходительная и вежливая. Их отец занимал довольно высокий пост в чиновничьей иерархии, и она знала наизусть все даты чиновничьего календаря.

— Ту самую, которая любит оперу. Представляешь, да? Наш папа мирно просыпает всего Вагнера, а потом мчится на последний поезд, чтобы успеть домой.

— Откуда ты знаешь?

— От мамы.

— Она тебе рассказала?

— Я сам спросил. Ты ведь, наверное, замечал… дом… прическа… туфли… Она на все махнула рукой.

Неужели он был настолько слеп?

— Она сама напрашивалась, чтобы ее спросили.

Адам тяжело опустился на скамейку рядом с братом.

— Они поговорили, — продолжал Гарри. — Он не знает, чего хочет.

— Так это он тебе сказал или она как-то догадалась? — Адам почему-то решил, что должен это знать.

— А ты сам как думаешь?

— Вот скотина.

— Ты сам станешь таким через тридцать лет, если пустишь все на самотек. Отец ведь тоже сделал когда-то неверный выбор. Помнишь, каким он был? Как, бывало, смешил нас всех? Да, веселый был человек. Ты когда последний раз видел его веселым? А маму счастливой?

Адам закурил, потом повернулся к брату:

— Гигантская крыса Суматры?

— Ну, я же говорил, что ты умница.

Глава 21

Что он запутался в простыне, в том ничего удивительного не было. Удивляться стоило лишь тому, что он вообще смог уснуть. Где-то посреди ночи, в глухой, темный час, Адам выбросил белый флаг, признав поражение в схватке с водоворотом бушующих мыслей.

Отношения между родителями не были идеальными, и он никогда не ставил их в пример другим и не считал образцом брака. Но он всегда принимал эти отношения как некую вечную данность, а родителей как единое целое. Они были чем-то само собой разумеющимся, как смена времен года. Гарри считал, что их надо оставить в покое — пусть сами разбираются. Адам отреагировал по-другому: скорее домой, на помощь, надо что-то делать.

После нескольких часов спасительного сна ситуация предстала в ином, менее драматическом свете. Паника улеглась. Помогло и то, что с первых секунд пробуждения мысли устремились в другом направлении.

К завтраку Адам явился последним. Его опередила даже Антонелла. Обе женщины горели желанием поскорее отправиться в сад, но, проявив великодушие, все же позволили ему выпить сначала чашку густого черного кофе.

Пострадавшая накануне лодыжка за ночь неестественно распухла и, как только вся процессия выступила в сторону сада, жалобно заныла. Впрочем, Адама ее протесты не тронули — он уже раздумывал над тем, как изложить историю в наилучшем виде. Закончилось тем, что он просто рассказал, как все было, поочередно представив каждую часть сада и показав обе его личины, явную и скрытую.

Синьора Доччи замолчала, когда Адам привлек их внимание к анаграмме слова «инферно» на триумфальной арке, и больше не произнесла ни слова.

Ключом к саду, объяснил Адам, была «Божественная комедия» Данте, а не «Метаморфозы» Овидия с их сказаниями о богах и богинях, интригах и проделках. Овидий лишь отвлекал внимание от главного, играя роль «копченой селедки». Так что его можно отставить в сторону.

Представленная в гроте история Дафны и Аполлона не более чем ширма. Скульптурную композицию следует рассматривать как эпизод чисто человеческой драмы: пожилой джентльмен отдыхает, предаваясь невеселым думам, а рядом резвится молодая парочка. К древнему мифу происходящее имеет лишь отдаленное отношение. В действительности здесь изображены Флора, ее молодой любовник и безутешный Федерико Доччи.

Рассказ Адама дополнил импровизированный комментарий Гарри, призвавшего обратить внимание на выражение лица Флоры. Взгляд неверной супруги устремлен на виднеющуюся вдалеке, на поляне Гиацинта, фигуру Аполлона. Именно этот взгляд, призывный, исполненный страсти, и выдает Аполлона как любовника Флоры. И именно в этом разоблачении ключ к загадке всего маскарада. В скрытом, тайном плане Федерико Доччи содержится указание на еще один ключ, литературный, спрятанный в тексте «Божественной комедии», в заключительной ее части, там, где после восшествия из Рая Данте обращается к Аполлону за вдохновением и помощью.