Дикий сад - [13]

Мемориальный сад на вилле Доччи твердо следовал этой традиции. Да, он не мог сравниться со знаменитыми виллами своего времени — виллой ди Кастелло, виллой Гамберайя, виллой Кампи — размерами и роскошью, но выделялся человеческим измерением, чистотой цели, безмолвным посланием любви и потери, застывшим в зданиях, надписях и группировке запрятанных в лесу статуй.

За тот час или чуть больше, что Адам ходил по тропинкам, сад успел заинтриговать, взволновать и зацепить его, тогда как вилла просто поразила своим безмятежным совершенством.

Решить эту дилемму он пытался и за обедом в пансионе, когда на столе, прямо у него под носом, появилась вдруг бутылка вина.

Бутылку держала жилистая мужская рука, служившая человеку, которого Адам заметил чуть раньше в баре, где незнакомец пил в одиночестве. Был он смугл, гибок и хорош собой — для тех, кому по вкусу дерзкие, растрепанные проказники.

— Можно? — спросил незнакомец по-итальянски, отбросив упавшую на глаза прядь лоснящихся волос, и, не дожидаясь ответа, сел напротив. Взгляд его упал на открытую папку у тарелки Адама. — Нехорошо.

— Что?

— Читать и есть одновременно. Желудку, чтобы переваривать пищу, требуется кровь. А когда читаешь, кровь уходит к мозгам.

— Неужели?

— Так говаривал мой отец, но он был идиот, так что кто знает? Меня зовут Фаусто.

Адам пожал протянутую мускулистую руку.

— Адам.

— Можно? — Фаусто вытряхнул сигарету из пачки Адама, оторвал фильтр и только потом прикурил. — Англичанин?

— Да.

— Мне англичане нравятся, — сообщил Фаусто, откидываясь на спинку стула и снимая с языка крошку табака. — Лондон, Ливерпуль, Манчестер, 'Астингс.

— Астингс?

— Битва при 'Астингсе.

— А, Гастингс.

— Точно, 'Астингс. — Фаусто нахмурился, недовольный тем, что его поправили, но бутылку не убрал и стакан новому знакомому долил до края.

Адам пригубил.

— Ну, как тебе?

Зная выражение «пить можно», Адам аналитически сконструировал и противоположное — «пить нельзя», non potabile.

— Отличное вино.

Фаусто улыбнулся:

— Вот за что я люблю англичан. Вы такие, черт возьми, вежливые.

Вскоре выяснилось, что Фаусто подсел к Адаму не просто так. От синьоры Фанелли он уже знал, зачем и даже на какое время приехал гость. Впрочем, ничего особенного в этом не было — туристов в Сан-Кассиано заносило редко, так что каждый становился своего рода временной достопримечательностью и главным объектом разговоров. Последними иностранцами здесь были, похоже, новозеландцы, которые и освободили город от немцев в 1944-м. Фаусто подробно — большинство деталей, впрочем, так и осталось для Адама непонятыми — расписал жестокую осаду, которой подвергся его родной город. К сожалению, избежать трагедии было невозможно, поскольку именно Сан-Кассиано играл важнейшую роль в главной оборонительной линии немцев к югу от Флоренции.

Несмотря на это, Фаусто питал неприязненное уважение к германской военной машине, которая столь успешно сдерживала продвижение союзников на север, минируя мосты и дороги, ведя изматывающие арьергардные бои с превосходящими силами противника, неся тяжелые потери, но притом сохраняя военную дисциплину и высокий боевой дух и неизменно прекращая огонь при появлении Красного Креста.

Фаусто рассказывал о том, что хорошо знал сам, что испытал на собственной шкуре. Он состоял в партизанском отряде, помогавшем союзникам в наступлении на Флоренцию, сражался бок о бок с британцами, когда те вошли в город. С парнями из «Лондона, Ливерпуля, Манчестера».

И Гастингса?

Нет, это уже другая песня, объяснил Фаусто. Просто его всегда интересовали исторические сражения.

Тут он, конечно, соврал. О битве при Гастингсе Фаусто знал все и немного больше. Нормальный человек знать столько не мог. К тому моменту, когда Харольд получил в глаз стрелу, они уже приступили к третьей бутылке.

Фаусто живописал эту самую сцену, помогая себе зубочисткой, когда к столу подошла синьора Фанелли.

— Фаусто, оставь парня в покое. Посмотри, он уже чуть жив.

Фаусто вперил взгляд в Адама.

— Оставь его в покое. Хватит. Иди домой, уже поздно, — повторила синьора Фанелли и вернулась к бару.

— Красивая женщина, — задумчиво произнес Фаусто, угощаясь очередной сигаретой из пачки Адама.

— А что случилось с ее мужем?

— Война. На войне всякое бывает.

— Так что случилось?

Фаусто прищурился, словно решая, достоин ли Адам ответа.

— Мы дрались за свою страну. За нашу страну. Против немцев — да, но также против других — коммунистов, социалистов, монархистов, фашистов. Мы дрались за будущее. Была… путаница. Бывало всякое. Война это дозволяет. Она это требует. — Он затянулся. Выдохнул. — Джованни Джентиле. Слышал о таком?

— Нет.

— Он был философом. Мыслителем. Правым. Фашистом. Имел дом во Флоренции. К нему пришли с книгами, притворились студентами. А когда он открыл дверь, расстреляли. — Фаусто отхлебнул вина. — Когда убивают мыслителей, прислушайся — где-то рядом смеется дьявол.

— Вы их знали?

— Кого?

— Тех, кто это сделал.

— Ты задаешь много вопросов.

— Просто раньше не получалось, вот и воспользовался шансом.

Фаусто усмехнулся. Рассмеялся.

— Да, верно, говорю я много.

— Ну что? — крикнула от бара синьора Фанелли. — То ты не появляешься месяцами, то от тебя не избавишься.