Дикий горный тимьян - [82]

— Мне очень жаль его.

— С ним сейчас все хорошо — я успокаивал его до четырех утра. И с Томасом все в порядке, если не считать, что он лишился своего поросенка. Прошлой ночью он спал в обнимку со старым деревянным паровозиком. Конечно, кроме поросенка, он лишился и всей одежды. Он и сейчас еще в пижаме, но сегодня утром Джесс поедет с ним в Криган, где он обновит свой гардероб.

— Я думала, он все еще там, — сказала Виктория. — То есть, когда я возвращалась из аэропорта и увидела зарево пожара. Сначала я думала, что жгут листья, потом решила, что кто-то поджег вереск, а когда я увидела, что горит дом Родди, я уже ни о чем больше не могла думать, кроме как о Томасе, который был где-то там в глубине…

Голос ее задрожал.

— Но его там не было, — заметил Джон. — Он был в безопасности.

Виктория глубоко вздохнула.

— Я думала о нем, — сказала она, — всю дорогу от Инвернесса. Дорога казалась бесконечной, и я все время думала только о нем.

— Оливер не вернулся из Лондона. — Эти слова Джон произнес не как вопрос, а как констатацию факта.

— Да… Его не было в самолете.

— Он звонил тебе?

— Нет, он передал письмо.

Решительно, как будто пришло время покончить со всякими фантазиями, Виктория съела пару ложек из яйца.

— И как он это сделал?

— Он дал письмо одному пассажиру. Я полагаю, он описал мою внешность; во всяком случае, этот пассажир передал мне письмо. Но я все ждала. Думала, он вот-вот сойдет по трапу.

— И что же он написал в письме?

Есть и одновременно рассказывать было невозможно, и она отодвинула поднос. Откинулась на подушку и закрыла глаза.

— Он не вернется, — устало сказала она. — Он улетел в Нью-Йорк. Он сейчас в Нью-Йорке. Вылетел вчера вечером. Какой-то продюсер собирается ставить его пьесу «Человек во тьме», и он улетел на переговоры с ним.

— Но вообще-то он вернется назад? — Джону пришлось набраться мужества, чтобы задать этот вопрос.

— Думаю, однажды вернется. В этом году или в следующем, когда-нибудь или никогда. — Она открыла глаза. — Так он сказал. Во всяком случае, в ближайшем будущем нет.

Он ждал, и она добавила:

— Он меня бросил, Джон, — сказала она так, как будто у Джона еще могли остаться сомнения на этот счет.

Он ничего не ответил.

Она продолжала свой сбивчивый рассказ, стараясь говорить так, будто не придает этому слишком большого значения.

— Получается, он уже дважды бросил меня. Это вошло у него в привычку. — Она попыталась улыбнуться. — Я помню, ты говорил, что я дура и глупо веду себя с Оливером. Но в этот раз я в самом деле думала, что все будет иначе. Я думала, что ему захочется того, чего никогда не хотелось прежде. К примеру, купить дом и создать домашний уют для Томаса… а также жениться. Мне казалось, он хочет, чтобы мы втроем были все время вместе. Как одна семья.

Джон внимательно следил за ее лицом. Возможно, неожиданное исчезновение из ее жизни Оливера Доббса, кошмарные переживания в связи с пожаром стали своего рода катарсисом. Но он ясно видел, что прежние преграды между ними и ее холодная сдержанность наконец рушатся. Наконец-то она стала честной с самой собой, и ей нечего теперь скрывать от него. Душа его переполнилась дивной радостью и торжеством, и он сразу почувствовал, что это продолжение той радости и удовлетворения, которое охватило его прошлой ночью.

— Вчера на пляже в Кригане я и слушать тебя не хотела, но ты был прав, так ведь? Ты был прав, говоря об Оливере.

— Хотел бы я сказать «Жаль, я был не прав», но, если честно, сказать этого не могу.

— Но ты ведь не собираешься сказать «Я же говорил тебе».

— Никогда этого не говорил и не скажу.

— Понимаешь, беда Оливера в том, что ему никто не нужен. В этом все дело. Он признался в своем письме: единственное, что возбуждает у него интерес, — писательский труд. — На лице ее появилась страдальческая улыбка. — А я-то всегда думала, что я…

— И что ты теперь намерена делать?

Виктория пожала плечами.

— Не знаю. Не знаю, с чего начать. Оливер пишет, что я должна отвезти Томаса назад к Арчерам, и я все думаю, как это сделать. Я даже не знаю, где они живут, и не могу представить себе, что я им скажу, когда доберусь до них. К тому же я не хочу расставаться с Томасом. Не хочу прощаться с ним. Это все равно что часть себя оторвать. А тут еще эта машина. Оливер пишет, что если «вольво» останется здесь, то, может быть, Родди сумеет его продать. Он говорит, что, если я хочу, я могу поехать на нем в Лондон, но вряд ли я рискну, тем более с Томасом. Я хочу лететь самолетом или ехать поездом из Инвернесса, но это значит…

Джон решил, что уже не в силах все это слушать. Он перебил ее, громко сказав:

— Виктория, прошу тебя, больше ничего не говори.

Прерванная на полуслове, Виктория смотрела на него с открытым ртом, удивляясь резкости его интонаций.

— Но мне необходимо это обговорить. Мне надо что-то делать…

— Нет, не надо. Тебе не надо ничего делать. Я все беру на себя. Я организую возвращение Томаса к деду и бабушке…

— Но у тебя много своих дел.

— …я берусь даже умиротворить их…

— У тебя много хлопот с пожаром, Родди и Бенхойлом.

— …судя по всему их нужно умиротворить. Я беру на себя Томаса и позабочусь о тебе, но что до машины Оливера, то мне наплевать, пусть она хоть сгниет на свалке. И Оливер Доббс с его гениальностью и сексуальной доблестью и тем, что возбуждает его интерес, пусть провалится в тартарары. И я больше слышать не хочу об этом эгоцентричном сукином сыне. Договорились?